АРХИМАНДРИТ АВВАКУМ (ЧЕСТНОЙ) – МИССИОНЕР, ДИПЛОМАТ, ВОСТОКОВЕД

История православной миссии

(Продолжение, начало см. в №7 за 2002 г.)

На фрегате «Паллада» (1852-1854 гг.)

В 1852 г. о. Аввакум был командирован в качестве переводчика китайского языка в состав экспедиции генерал-адъютанта Е. В. Путятина, имевшей целью завязать отношения с Японией. Во время экспедиции о. Аввакум исполнял также обязанности священнослужителя на фрегате «Паллада».

Это путешествие вошло не только в историю русско-японских связей, но и в историю отечественной литературы. «Фрегат Паллада» – одно из самых известных произведений И. А. Гончарова (1811-1891), также принимавшего участие в этом плавании. Личный состав фрегата «Паллада», под командой капитан-лейтенанта Ивана Семеновича Унковского, при выходе из Кронштадта (7 октября 1852 года) насчитывал 486 человек.58 Имена о. Аввакума и И. А. Гончарова в списке членов экипажа стоят рядом: «С. Петербургской епархии Троицко-Александровской Лавры архимандрит Аввакум, столоначальник Департамента внешней торговли коллежский асессор Иван Гончаров, Министерства иностранных дел Азиатского департамента коллежский асессор Иосиф Гошкевич»59. Имя Иосифа Гошкевича здесь приведено также не случайно. Гошкевич (Гашкевич) Осип Антонович, чиновник Министерства иностранных дел, знаток Дальнего Востока, плыл на «Палладе» переводчиком; позднее он стал первым русским посланником в Японии, составил словарь японского языка, собрал большие коллекции (хранятся в Зоологическом музее РАН в Санкт-Петербурге).60

Неукоснительное соблюдение церковных правил на корабле, по воспоминаниям И. С. Унковского, записанным В. К. Истоминым, объяснялось, отчасти, набожностью начальника экспедиции: «Среди моряков ходили слухи, будто в молодости, страдая тяжкой болезнью, Путятин дал обет в случае выздоровления поступить в монахи. Болезнь прошла, а с нею и решимость отречься от мира. Невыполненное обещание будто бы тяготило душу адмирала, и он старался в трудных условиях морской жизни по возможности строго блюсти устав и требования Церкви. На «Палладе», по словам Унковского, в течение дня многократно раздавалось молитвенное пение, то и дело в каюту адмирала требовали фрегатского иеромонаха (архим. Аввакума – а. А.), а в свободное от служебных и молитвенных занятий время адмирал любил слушать чтение «Жития святых» или другие душеспасительные книги»61.

Впервые И. А. Гончаров упомянул об о. Аввакуме в своем письме из Портсмута (Англия), куда «Паллада» пришла под праздник Рождества Христова 1852/53 гг. «В первый день праздника была церковная служба, потом общий обед, – сообщал Иван Александрович. – На палубе ветер чуть с ног не сшибает; уж у отца Аввакума две шляпы улетели в море, одна поповская, с широкими полями, которые парусят не путем, а другая здешняя»62.

Отец Аввакум не имел опыта морских путешествий, и Гончаров иногда добродушно подтрунивал над корабельным священником. «Кажется, я смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной минуты, – вспоминал Иван Александрович. – А если бывали, то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг... плюнул на палубу. Ужас!

Шканцы – это нечто вроде корабельной скинии, самое парадное, почти священное место. Палуба скоблится, трется кирпичом, моется почти каждый день и блестит, как стекло. А отец Аввакум – расчихался, рассморкался и – плюнул. Я помню взгляд изумления вахтенного офицера, брошенный на него, потом на меня. Он сделал такое же усилие над собой, чтоб воздержаться от какого-нибудь замечания, как я – от смеха. «Как жаль, что он – не матрос!» – шепнул он мне потом, когда отец Аввакум отвернулся. Долго помнил эту минуту офицер, а я долго веселился ею»63.

Отправляясь в дальние края, Гончаров уже был известен как автор повести «Обыкновенная история» (1846). Свое участие в путешествии на фрегате «Паллада» он рассматривал как возможность собрать богатый материал для очередной книги. Его дневниковые записи отличались обстоятельностью и содержали множество метких наблюдений. В своей книге писатель уделил внимание и своим спутникам, с которыми он провел на корабле почти два года. Вот еще несколько строк, посвященных о. Аввакуму. «Он жил в своем особом мире идей, знаний, добрых чувств – и в сношениях со всеми нами был одинаково дружелюбен, приветлив. Мудреная наука жить со всеми в мире и любви была у него не наука, а сама натура, освященная принципами глубокой и просвещенной религии. Это давалось ему легко: ему не нужно было уменья – он иным быть не мог. Он не вмешивался никогда не в свои дела, никому ни в чем не навязывался, был скромен, не старался выставить себя и не претендовал на право даже собственных, неотъемлемых заслуг, а оказывал их молча и много – и своими познаниями, и нравственным влиянием на весь кружок плавателей, не поучениями и проповедями, на которые не был щедр, а просто примером ровного, покойного характера и кроткой, почти младенческой души. В беседах ум его приправлялся часто солью легкого и всегда добродушного юмора»64.

Отец Аввакум тоже вел дневник на борту фрегата, но его заметки отличались краткостью. Да и тетрадь для записей он приобрел лишь «в одном из южноафриканских портов, как об этом можно догадаться на основании напечатанных под некоторыми числами заметок о собраниях разных кампаний и обществ, имевших отношение к Капской колонии»65.

Разница между григорианским календарем, распространенным в Западной Европе, и юлианским календарем, который использовался в России, в ХIХ веке составляла 12 дней. Поэтому дополнительно к типографским датам на английском языке по григорианскому календарю о. Аввакум приводит даты по юлианскому календарю, принятому в России. С этого времени дневниковые записи о. Аввакума и И.А. Гончарова порой дополняют друг друга.

Обогнув Южную Африку, фрегат продолжил долгое и трудное путешествие на Дальний Восток. Здоровье некоторых членов экипажа было подорвано настолько, что они нуждались в длительном лечении. В июне 1853 г. «Паллада» пришла в Гонконг, и один из матросов был эвакуирован на берег в тяжелом состоянии. Под 23 июня о. Аввакум сделал такую запись: «Поутру я ездил в госпиталь причащать матроса Федота Алексеева (безрукого матроса, одержимого лихорадкой)»66. А на следующий день, 24 июня, о. Аввакум «в 5 1/2 часов отправился в госпиталь отпевать умершего матроса Федота Алексеева. Гроб проводил за город»67.

Присутствие православного священника на борту фрегата вызывало интерес у местного духовенства, и о. Аввакуму доводилось встречаться здесь с инославными тружениками на ниве Божией. Так, 23 июня, вернувшись из госпиталя на корабль, «застал у себя китайцев, из коих один пришел переписывать китайскую бумагу, другой, с шелковыми шалями, вышитыми белыми шелковыми узорами, – сообщал о. Аввакум. – Китайский епископ с 2 итальянцами и одним китайским священником был у нас»68.

Эту встречу описывает и Гончаров: «По приезде адмирала епископ сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял свой китайский костюм, чтобы свободнее ездить по Китаю, для сношений с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали у нас; разговор с епископом, итальянцем, происходил на французском языке, а с китайцем отец Аввакум говорил по-латыни»69. А на следующий день на борт «Паллады» пожаловал новый гость: «Вечером английский священник с фрегата был у нас, я дал ему Новый Завет»70, – отмечал о. Аввакум.

Простояв некоторое время в гонконгской гавани, «Паллада» снялась с якоря и взяла курс на Японию. И о. Аввакуму предстояло продолжить нелегкое пастырское служение. Вот фрагменты из дневника корабельного священника. «5 июля. Воскресенье. Неделя 4-я по Пятидесятнице. Обедня. Панихида по матросе Федоте Алексееве. Молебен преподобному Сергию (Радонежскому)»71.

«7 июля. Вторник. 1853 г. В 6 часов подошли к островам манильским. Справа виден был остров Баши; на нем есть католический монастырь»72.

«20 июля. Понедельник. В 8 часов обедница и молебен Илье-пророку»73.

«29 августа. Суббота. В 6 1/2 часов обедня и панихида по убиенным воинам»74. (По православным воинам, за веру и отечество на поле брани убиенным).

Члены экипажа мужественно переносили все тяготы долгого путешествия с его неизбежными лишениями. 6 сентября, в воскресный день, о. Аввакум занес в свой дневник скорбные строки: «В 6 1/2 часов обедня. По окончании оной при подъеме стеньги один матрос Борисов Адриан свалился с салинга на палубу, ушибся ужасно, поднят без чувств; пущена кровь, пришел в чувства, приобщен Святой Тайне. В 1 1/3 часов умер»75.

«7 сентября. Понедельник. В 5 часов утра обедня и отпевание матроса; все это кончилось в 7 часов»76.

Если смертельной опасности не избегали даже опытные матросы, то что говорить о корабельных священниках! Ведь недаром в корабельном уставе с петровских времен круг обязанностей пастыря был точно ограничен с твердым указанием: «ни в какие (корабельные) дела не вступать, ниже что по воли и пристрастию своему затевать». Келейное правило он должен был читать тихо в своей каюте, не привлекая к этому никого из членов экипажа, «дабы чтением партикулярным помешки и препятия в делах общих корабельных не делать».

Но рамки инструкции были для о. Аввакума слишком тесными, что иногда приводило к непредвиденным последствиям. Об одном из таких эпизодов рассказывает И. А. Гончаров. «Где-то в поясах сплошного лета, при безветрии, мы прохаживались с отцом Аввакумом по шканцам. Вдруг ему вздумалось взобраться по трехступенной лесенке на площадку, с которой обыкновенно, стоя, командует вахтенный офицер. Отец Аввакум обозрел море и потом, обернувшись спиной к нему, вдруг... сел на эту самую площадку «отдохнуть», как он говаривал. Опять скандал! Капитана наверху не было, и вахтенный офицер смотрел на архимандрита – как будто хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут был, улыбались – и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить»77.

Корабельному священнику часто приходилось убеждаться в том, какая хрупкая грань отделяет на море жизнь человека от смерти. Дойдя до берегов Японии, «Паллада» встала на рейде близ Нагасаки рядом с русским корветом «Оливуц». И о. Аввакум, в записи от 23 сентября, отмечает: «В 10 часов я поехал на корвет отпеть панихиду по утонувшем в этот день за 2 года назад в Камчатке бывшем командире его Иване Сущове с тремя матросами»78.

Не прошло и месяца, как в записи от 22 октября читаем: «В 6 1/2 часов обедня и панихида по усопших – матери и брата Ивана Семеновича Унковского, о смерти которых вчера привезено известие»79.

Вот еще одно сообщение, датированное 13 ноября: «Поутру отпел панихиду по князе Урусове»80. (Урусов Сергей Степанович – князь, гардемарин, затем мичман на «Палладе»). Но члены экипажа не роптали на судьбу, смиренно вверяя свои жизни Промыслу Божию. «Исполнился год нашему путешествию. Обедня и благодарственный молебен»81, – записал о. Аввакум в своем дневнике под 7 октября.

Для членов экипажа о. Аввакум был духовным наставником, следовавшим апостольской заповеди: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петр. 3, 15). Так что на борту «Паллады» о. Аввакуму приходилось быть и законоучителем: «Я толковал юнкеру Лазареву катехизис»82, – отметил он в записи под 26 октября. Здесь речь шла о 13-летнем Михаиле Лазареве, – сыне адмирала М. П. Лазарева (1788-1851), который участвовал в экспедиции в качестве юнкера флота.

А что касается кротости, то корабельному священнику ее было не занимать. По словам Гончарова, о. Аввакум «как сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на море, ни на суше, ни в людях, ни в кораблях. У него была вражда только к одной большой пушке как совершенно не нужному в его глазах предмету, которая стояла в его каюте и отнимала у него много простора и свету»83.

Уже более года о. Аввакум находился вдали от родины и у него было время, чтобы подвести некоторые итоги своего служения Церкви. «9 ноября (1853 г.). Понедельник. Сего дня исполнилось 24 года, как я пострижен в монахи (в 1829 году). Слава Богу, пожил немало!»,84 – записал он в своем дневнике.

О. Аввакум часто вспоминал Санкт-Петербургскую Духовную академию и годы учебы в ее стенах. Близкие отношения у него сложились с одним из ее профессоров – Евграфом Ивановичем Ловягиным (1822-1909); в течение 48 лет он был профессором СПбДА. Сын ректора Тверского духовного училища, Е. И. Ловягин был земляком о. Аввакума, и это сблизило их впоследствии. У них были общие знакомые – семейство Кубасовых; о нем и упоминает о. Аввакум в записи от 20 ноября: «Решил я написать Евграфу Ивановичу, чтобы он заказал русскому художнику Пешехонову написать образ Спасителя, обложить его бордюром или наподобие ризы в серебро, а затем этот образ передать в упомянутое семейство с объяснением, что обещанный образ Спасителя препровождается Екатериной Ивановной»85.

Если заход «Паллады» в Гонконг позволил о. Аввакуму завязать новые знакомства, то пребывание в Шанхае дало ему возможность пополнить свою библиотеку книгами по истории Китая. Об этом о. Аввакум сообщает в записи от 28 ноября: «После завтрака ходили с Гошкевичем к английским миссионерам Медгорсту и прочим. Набрали книг, изданных ими, на английском и китайском языках. Были у Медгурста в комнате. Он занимался с китайцем поправкою Нового Завета, им переведенного. Были в училище и госпитале. После обеда ходили в китайское предместье»86.

Сведения о Медгорсте можно найти и у И. А. Гончарова. «Медгорст – один из самых деятельных миссионеров: он живет 30 лет в Китае и беспрерывно подвизается в пользу распространения христианства; он переводит европейские книги на китайский язык, ездит с места на место. Он теперь живет в Шанхае», – сообщал русский писатель, отмечая при этом: «наши синологи были у него и приобрели много изданных им книг, довольно редких в Европе. Некоторые он им подарил»87.

Сам Иван Александрович также общался в Шанхае с англиканскими миссионерами. Они подарили Гончарову 3 книги, изданные ими на китайском языке: «Новый Завет, Географию и Езоповы басни». «Они переводят и печатают книги в Лондоне – страшно сказать в каком числе экземпляров: в миллионах, привозят в Китай и раздают даром. Мне называли имя английского богача, который пожертвовал, вместе с другими, огромные суммы на эти издания, – отмечал И. А. Гончаров. – Одно заставляет бояться за успех христианства (в Китае – а. А.): это соперничество между распространителями; оно, к сожалению, отчасти уже существует. Католические миссионеры запрещают своим ученикам иметь книги, издаваемые протестантами»88.

В Шанхае «наши синологи» посещали книжные лавки неоднократно, что следует из записи о. Аввакума от 30 ноября: «После чаю ходили к Фогу (американский торговец в Шанхае – а. А. ) в магазин, заказывали и покупали некоторые вещи. Нашел у него карту Китая на китайском языке, изданную англичанами по образцу карт европейских с отдельными планами 5-ти портов: Шанхая, Нин-по,Фучжоу, Амоя и Кантона»89. Эти книги помогали о. Аввакуму легче приспосабливаться к местным традициям. Вот характерная запись такого рода: «24 сентября (1853 г.). Четверток. За обедом подавали компот из ши-цзы, которые в Макао называют figos kathes (по Моррисонову лексикону: diospyros)»90.

Здесь речь идет о Роберте Моррисоне (1782-1834), англиканском священнике. Путешественник, первый английский миссионер в Китае, он перевел на китайский язык Ветхий и Новый Завет, составил грамматику и словарь китайского языка. По образовательной системе, созданной Моррисоном, в Китае был открыт ряд школ.91

Библиотека о. Аввакума пополнялась после каждого посещения города. Так, в записи под 1 декабря читаем: «Зашли в один английский магазин, где я купил коммерческий словарь на английском языке и Новый Завет на французском. После обеда были в типографии журнала «Геральд» купить торговые трактаты европейцев с китайцами на китайском языке и частицу китайских разговоров на шанхайском наречии»92.

Через неделю – очередной поход за книгами: «7 декабря. Понедельник. После обеда ходили к английским миссионерам, купили разных книг. Wylia читает Чунь-цю. Смотрели, как действует скоропечатная машина»93. Краткое упоминание о трактате Чунь-цю о. Аввакум не сопроводил какими-либо комментариями, – ведь он не предполагал публиковать свои записи. А поскольку дневник русского миссионера был издан через 132 года после его кончины, то следует сказать несколько слов о Чунь-цю, что в переводе значит «Весны и осени».

Это один из канонических памятников конфуцианства, погодичная хроника древнекитайского царства Лу, охватывающая события с 722 по 481 гг. до н.э. Название выражает идею временного циклизма («порождающие» весны и подводящие итог осени).

О. Аввакуму довелось работать с древними текстами не только в своей каюте, но и в полевых условиях, – в прямом смысле этого слова. В дневнике корабельного священника об этом скромно умалчивается. Но, благодаря записям И. А. Гончарова, мы можем еще раз убедиться в обширной эрудиции русского китаеведа. «Мы шли по полям, засеянным разными овощами, – пишет Иван Александрович. – Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «чинь-чинь», говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках, с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел на свой, и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была – Конфуций»94. (Очевидно, это была книга «Лунь юй» («Беседы и суждения»), составленная последователями Конфуция и представляющая собой запись его бесед с учениками).95

В романе И. А. Гончарова не всегда имелась точная датировка тех или иных событий. Но в данном случае можно сопоставить приведенную запись с заметками о. Аввакума. Он упоминает именно об этой прогулке по окрестностям Шанхая под 6 декабря 1853 г.: «В 10 часов отправились на нащу шхуну, кой-что купили у китайцев, прошли по полю; траурная процессия»96.

В романе И. А. Гончарова имеется описание того похоронного шествия, о котором лишь кратко упомянул о. Аввакум. Погребальные обряды – неотъемлемая часть культа многих народов; слово Гончарову. «Пробираясь чрез большое поле гуськом, по узенькой тропинке, мы вдруг остановились все четверо, – пишет Иван Александрович. – Вдали шла процессия: носильщики несли...сундук не сундук – «гроб» – сказал кто-то. Мы бросились в ту же сторону: она остановилась на одном поле. За гробом шло несколько женщин, все в широких белых платьях, повязанные белыми же платками, несколько детей и собака. Носильщики поставили гроб, женщины выли, или «вопили», как говорят у нас в деревнях. Четыре из них делали это равнодушно, как будто по долгу приличия, а может быть, они были и нанятые плакальщицы; зато пятая, пожилая, заливалась горькими слезами. Те, заметя нас, застыдились и понизили голоса; дети робко смотрели на гроб, собака с повисшим хвостом, увидя нас, тихо заворчала. Пятая женщина не обращала ни на что внимания; она была поглощена горем. Рыдая, она что-то приговаривала; мы, конечно, не понимали слов, но язык скорби один везде. Она бросалась на гроб, обнимала его руками, клала на него голову, на минуту умолкала, потом со стоном начинала опять свою плачевную песнь. Тяжело было смотреть: еще скорее пошли прочь, нежели пришли, нас далеко провожал голос ее, прерываемый всхлипываниями и рыданиями. На месте, где поставили гроб, не было могилы. Китайцы сначала оставляют гробы просто, иногда даже открытыми, и потом уже хоронят»97.

...Подошло время прощания с Шанхаем, и фрегат покинул китайские берега. Но и в открытом море о. Аввакум продолжал заниматься синологическими изысканиями. Об этом свидетельствуют фрагменты его дневниковых записей. «11 декабря. Пятница... вчерашний день весь день я разбирал книги, купленные в Шанхае и не выходил из своей каюты... Сего дня все утро пересматривал китайские книги, изданные англичанами»98.

«13 декабря. Воскресенье. В 9 часов обедня, потом молебен Богородице и св. апостолу Андрею и святителю Николаю Чудотворцу Мирликийскому. День ветреный. Дома читал и пересматривал книги, купленные в Шанхае»99.

Главной целью экспедиции была миссия генерал-адъютанта Е. В. Путятина в Японию. Как и предыдущие, эта миссия имела целью открытие японских портов, заключение договоров о дружбе и торговле, а также решение вопроса о границе между Японией и Россией. После долгих проволочек японское правительство вынуждено было дать Путятину письменное подтверждение права наибольшего благоприятствования для России. В том случае, если Япония откроет свои порты для какого-либо из иностранных государств, Россия будет допущена к торговле раньше, чем другие нации; это касалось и прочих привилегий. (Первый русско-японский договор об установлении мирных дружеских отношений был подписан 26 января 1855 г.)100

А тем временем обстановка в мире накалялась. На Ближнем Востоке столкнулись интересы России и Франции. Внешний повод был незначительный: спор греческих монахов с католическими из-за Вифлеемской пещеры. Греки обратились за помощью к русскому императору Николаю I, и он объявил себя покровителем православия в Святой земле. Католики – к Франции, которая, в коалиции с Великобританией и Турцией, выступила против России. Так началась Крымская война (1853-1855 гг.), о чем члены экипажа «Паллады» узнали с большим запозданием. «В последнее наше пребывание в Шанхае, в декабре 1853 года, и в Нагасаки, в январе 1854 года, до нас еще не дошло известие об окончательном разрыве с Турцией и Англией; мы знали только, из запоздавших газет и писем, что близко к тому – и больше пока ничего»101, – писал И. А. Гончаров.

Тем временем «Паллада» пришла в Манилу и застала там военный французский корабль. На подходе была и английская эскадра. Надо было уходить из филиппинской столицы, и фрегат был приведен в боевую готовность. По словам Гончарова, «капитан поговаривал о том, что в случае одоления превосходными неприятельскими силами необходимо-де поджечь пороховую камеру и взорваться. Все были более или менее в ожидании, много говорили, готовились к бою, смотрели в зрительные трубки во все стороны»102.

Как же вел себя в этой тревожной обстановке корабельный священник? Гончаров, с интересом присматривавшийся к нему, делится с читателями своими впечатлениями. « Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо покойно и даже скептически, – отмечал русский писатель. – При кротости этого характера и невозмутимо покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.

Вдруг однажды раздался крик: «Пароход идет! Дым виден!». Поднялась суматоха. «Пошел по орудиям!» – скомандовал офицер. Все высыпали наверх. Кто-то позвал и отца Аввакума. Он неторопливо, как всегда, вышел и равнодушно смотрел, куда все направляли зрительные трубы и в напряженном молчании ждали, что окажется. Скоро все успокоились: это оказался не пароход, а китоловное судно, поймавшее кита и вытапливавшее из него жир. От этого и дым. Неприятель все не показывался. «Бегает нечестивый, ни единому же ему гонящу!» – слышу я голос сзади себя.

Это отец Аввакум выразил так свой скептический взгляд на ожидаемую встречу с врагами. Я засмеялся, и он тоже. «Да право так!» – заметил он, спускаясь неторопливо опять в каюту»103.

С началом Крымской войны тихоокеанский регион также стал небезопасен для плавания. 17 мая 1854 г. на «Палладе» было получено известие о начале войны и Высочайшее повеление следовать в залив Де Кастри.104 По пути на родину фрегат зашел на один из островов архипелага Рюкю («Ликейские острова»). Как отмечал Гончаров, «ликейцы находились в зависимости и от китайцев, платили прежде и им дань; но японцы, уничтожив в ХVII столетии китайский флот, избавили и ликейцев от китайской зависимости»105. (Политический вакуум был сравнительно недолгим, и в 1876 г. «Ликейские острова», с самым большим – Окинавой, – были присоединены к Японии).

Но даже в этой глуши российские китаеведы встретили старых друзей. «Гошкевич и отец Аввакум отыскали между ликейцами одного знакомого, с которым виделись, лет 12 назад, в Пекине, и разменялись подарками, – пишет Гончаров. – Вот стечение обстоятельств! «Вы подарили мне графин», – сказал ликеец о. Аввакуму. Последний вспомнил, что это действительно так было»106.

От архипелага Рюкю курс был взят на Корею. Любознательные корейцы поднимались на борт «Паллады» во время ее захода в местные гавани. Верования тамошних жителей представляли собой причудливую смесь буддизма, конфуцианства, даосизма и местных племенных культов. В пантеоне их божеств всегда находилось местечко для нового объекта поклонения. И. А. Гончаров приводит в своих записках любопытное наблюдение на этот счет. «4 апреля (1854 г.) корейцы увидели образ Спасителя в каюте; и когда, на вопрос их, «кто это», успели кое-как отвечать им, они встали с мест своих и начали низко и благоговейно кланяться образу...Разговор шел по-китайски, письменно, через отца Аввакума и Гошкевича. «Сколько вам лет» – спрашивали они кого-нибудь из наших. «Лет 30-40», – отвечали им. «Помилуйте, – заговорили они, – мы думали, вам лет 60 или 70». Это крайне восточный комплимент. «Вам должно быть лет 80, вы мне годитесь в отцы и в деды», – сказать так, значит польстить»107.

В те годы Корея находилась под сильным влиянием Китая. (Япония начала усиливать свое присутствие в этих землях несколько позднее, одновременно с Россией, что и привело в конце концов к русско-японской войне 1904-1905 гг.) С «китаизированными» корейцами пришлось иметь дело и членам экипажа «Паллады». «Они заражены китайской ученостью и пишут стихи, – отмечал И. А. Гончаров. – Отец Аввакум написал им на бумажке по-китайски, что мы, русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем. Один из них прочитал и сам написал вопрос: «Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров, на парусах? И все ли у вас здорово и благополучно? Мы люди низшие, второстепенные, видим, что вы особые, высшие люди». И все это в стихах»108.

Для о. Аввакума встреча с корейцами не была чем-то новым. По словам Гончарова, «корейцы бывают в Пекине: наши отец Аввакум и Гошкевич видали их там и даже, кажется, по просьбе их, что-то выписывали для них из России»109.

По прибытии в российское Приморье о. Аввакуму вместе с некоторыми другими членами экспедиции было разрешено возвратиться в Санкт-Петербург сухим путем через Сибирь. Так закончилось двухлетнее путешествие русского миссионера на фрегате «Паллада». Он покинул Дальний Восток, но память о нем жива здесь и сегодня: одна из маленьких речек названа в его честь Аввакумовкой...

В Иркутске (1855-1857 гг.)

По возвращении в С. Петербург о. Аввакум был возведен в архимандриты; ему была присвоена степень «архимандрита монастыря 1-го класса». Этой награды он удостоился по представлению генерал-адъютанта Путятина за свои усердные труды. Однако уже в середине следующего, 1855 года, о. Аввакум снова был командирован в качестве переводчика на Восток, – на этот раз в Иркутск, по ведомству Морского министерства. Здесь он поступил в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири генерал-лейтенанта Н. Н. Муравьева, поднявшего в то время вопрос о присоединении к России Амурского края и нуждавшегося в переводчике для переговоров с Китаем.110

Назначенный на должность генерал-губернатора в 1847 году, Муравьев первым поставил вопрос о возвращении Амура, который был уступлен Китаю в 1689 году. Исследования Г. И. Невельского, доказавшего доступность устья Амура для больших судов, сделали эту проблему еще более актуальной, поскольку это был удобный путь для сообщения с Тихим океаном. 22 января 1854 г. император Николай I предоставил Муравьеву право вести все сношения с китайским правительством по разграничению восточной окраины и разрешил произвести по Амуру сплав войска, который начался в мае того же года. Военный контингент должен был защитить не разграниченные Китаем и Россией территории от возможности вторжения английских и французских войск. В июне 1855 г. новый император – Александр II поручил Муравьеву вступить в переговоры с Китаем для разрешения вопроса о границе на Дальнем Востоке. Архимандрит Аввакум пробыл в распоряжении Муравьева два года в качестве переводчика.111

Несмотря на большую загруженность, о. Аввакум продолжил в Иркутске свою научную деятельность. Именно в эти годы он начал публикацию статей, которые помещал в «Записках Сибирского отдела императорского Русского Географического Общества». Одна из них, озаглавленная «О надписи, находящейся на скале у Мангутской пещеры»112, посвящена лингвистическому анализу этого памятника.

Вот какой вывод сделал о. Аввакум, ознакомившись с текстом этой надписи: «Три слова на верху надписи, начертанные вертикально, писаны уйгурскими буквами; вторая горизонтальная строка – санскрит; третья «писана тангутскими буквами, несколько похожими на тибетские»; «четыре буквы внизу надписи суть китайские»113. Что касается содержания этих надписей, то все они содержали буддийские тексты.114

Другая статья, помещенная в том же сборнике, носит пространное название: «О надписи на каменном памятнике, находящемся на берегу реки Амур недалеко от впадения ее в море»115. Как выяснил о. Аввакум, этот текст также имел буддийское происхождение. «Все показывает, что на том месте, где стоит памятник, была некогда буддийская кумирня, которая по-китайски называлась юн-нин-си, то есть кумирня вечного спокойствия, – писал русский китаевед. – Об этом названии свидетельствуют две надписи на камне: одна китайская, другая монгольская. Неправильное расположение слов как в той, так и в другой показывает, что они сделаны каким-нибудь малограмотным монгольским ламой, жившим при кумирне»116.

Эти скромные по объему статьи о. Аввакума, как и прежние, были замечены в кругах востоковедов и оценены по достоинству. Один из отечественных исследователей – П. С. Савельев, писал: «Из современных синологов о. Аввакум и о. Палладий, нынешний начальник миссии, прилагают уже европейское воззрение к изучению Китая. Почтенный о. Аввакум, кроме китайского языка изучивший тибетский и монгольский, не говоря уже о маньчжурском, сделался известным в ученом мире по переводу древнемонгольской квадратной надписи»117. А по замечанию барона Ф. Р. Остен-Сакена, охарактеризовавшего научную деятельность о. Аввакума в отчете Имп. Русского Географического Общества за 1866 год, «как ни малообъемисты эти труды, надо было иметь обширные лингвистические сведения, чтобы написать их»118. В публикациях, посвященных о. Аввакуму, упоминаются еще две рукописи, судьба которых, к сожалению, неизвестна. Это переведенные с китайского языка трактаты: «Любомудрие китайцев» и «Нравственная философия китайцев»119.

Научная деятельность о. Аввакума не ограничивалась лишь написанием статей. По свидетельству Ф. Р. Остен-Сакена, «в 1855-1857 гг., когда о. Аввакум проживал в Иркутске, ни одна статья об Амурском крае, Монголии и т. д. не печаталась в «Записках» Сибирского отдела нашего Общества без его рассмотрения; пространные рецензии, которые сообщал он Азиатскому Департаменту об ученых трудах, доставлявшихся членами Пекинской Миссии нашей, отличались полнейшей добросовестностью и основательностью»120.