Алапаевские мученики: убиты и забыты. Часть I

Память 5/18 июля

Под Алапаевскими мучениками имеют в виду:

Великого Князя Сергия Михайловича (25.9.1869 † 5/18.7.1918) – внука Императора Николая I, пятого сына Вел. Кн. Михаила Николаевича. Генерал-адъютанта, генерала от артиллерии по Гвардейскому корпусу; инспектора (1904), а позже (1905) генерал-инспектора артиллерии. В годы Великой войны — полевого генерал-инспектора артиллерии при Верховном Главнокомандующем.

Сестру Царицы-Мученицы Великую Княгиню Елисавету Феодоровну (20.10.1864 † 5/18.7.1918), настоятельницу основанной ею в Москве Марфо-Мариинской обители, в тайном постриге схимонахиню Алексию.

Крестовую сестру Марфо-Мариинской обители Варвару (Варвару Алексеевну Яковлеву, † 5/18.7.1918).

Князя Императорской Крови Иоанна Константиновича (23.6.1886 † 5/18.7.1918) – сына Вел. Кн. Константина Константиновича, флигель-адъютанта (1908), штабс-ротмистра Лейб-Гвардии Конного Его Величества полка, женатого (1911) на дочери короля Сербского принцессе Елене Петровне, в 1917 г. посвященного в иподиакона.

Князя Императорской Крови Константина Константиновича (20.12.1890 † 5/18.7.1918) – сына Вел. Кн. Константина Константиновича, флигель-адъютанта, штабс-капитана Лейб-Гвардии Измайловского полка, спасшего во время Великой войны полковое знамя, награжденного за это орденом Св. Георгия IV степени.

Князя Императорской Крови Игоря Константиновича (29.5.1894 † 5/18.7.1918) – сына Вел. Кн. Константина Константиновича, флигель-адъютанта (1915), штабс-ротмистра Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка.

Князя Владимира Павловича Палея (28.12.1896 † 5/18.7.1918) – сына Вел. Кн. Павла Александровича от его морганатического брака с О. В. Пистолькорс (урожд. Карнович); графа Гогенфельзен (1904), князя (1915); поручика Лейб-Гвардии Гусарского полка; поэта.

Феодора Михайловича Ремеза (1878 † 5/18.7.1918) – управляющего Двором Вел. Кн. Сергея Михайловича, за которым он добровольно последовал в ссылку.

Русская Православная Церковь Заграницей прославила в лике святых всех, кроме Ф. М. Ремеза. Русская Православная Церковь (Московский Патриархат) прославила лишь Великую Княгиню Елисавету Феодоровну и инокиню Варвару.

Арест и заключение

В самом начале апреля 1918 г. из Петрограда в Вятку с правом свободного проживания были высланы Великий Князь Сергей Михайлович, Князья Императорской Крови Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи и князь Владимир Павлович Палей. На службы они ходили в собор св. благоверного Великого Князя Александра Невского. Здесь Князь Иоанн Константинович, приняв посвящение в иподиакона, участвовал в богослужениях. Меньше чем через месяц пребывания в Вятке узников переселили в Екатеринбург и поместили в гостиницу. Известно, например, что Пасхальную заутреню (22.4/5.5.1918) князь В. П. Палей (по его собственным словам в письме) отстоял в Екатерининском кафедральном соборе, хотя екатеринбургские газеты о его прибытии сообщили лишь 4/17 мая. Те же газеты дали информацию о прибытии Великого Князя Сергея Михайловича и Князей Константиновичей 26 апреля/9 мая. Первый поселился в квартире бывшего управляющего Верхне-Камским банком В. П. Аничкова (второй этаж дома на углу Успенской улицы и Главного проспекта). Вторые – напротив, в номерах Атаманова (гостиница «Эльдорадо», впоследствии здание НКВД).

Во вторник Светлой седмицы (когда празднуется Иверская икона Божией Матери), 24 апреля / 7 мая (память прп. Елисаветы чудотворицы) в Москве была арестована Великая Княгиня Елисавета Феодоровна и в сопровождении келейницы Варвары Алексеевны Яковлевой и сестры Екатерины Петровны Янышевой отправлены поездом в Пермь. Здесь недолгое время «Августейшая Молитвенница» пребывала с сестрами в Успенском женском монастыре (где она побывала еще перед войной, летом 1914 г.), утешаясь ежедневным монастырским богослужением. Вскоре их переместили в Екатеринбург, где одной из сестер удалось близко подойти к Ипатьевскому дому и через щель в заборе увидеть даже Самого Государя. Недолгий приют московским изгнанницам предоставил Ново-Тихвинский монастырь, откуда вскоре стали носить съестное Царственным Мученикам в Ипатьевский дом.

Во вторник Фоминой недели 1/14 мая все находившиеся в Екатеринбурге принадлежавшие к Царскому Дому (кроме Самих Царственных Мучеников) получили предписание переселиться в заштатный город Алапаевск Верхотурского уезда Пермской губернии. Алапаевские мученики прибыли туда 7/20 мая, когда Церковь вспоминает явление на небе Креста Господня в Иерусалиме (351 г.). Их поселили в Напольной школе, при которой имелась часовня. Заключение узников Дома Романовых разделяли управляющий делами Вел. Кн. Сергея Михайловича Ф. М. Ремез, лакей кн. Палея — Ц. Круковский, доктор Вел. Кн. Сергея Михайловича Гельмерсен и лакей Кн. Иоанна Константиновича — Иван Калинин.

Первое время режим был более свободным: разрешалось посещение церкви в сопровождении красноармейца. 8/21 июня, по указанию из Екатеринбурга, был введен тюремный режим. Сестра Екатерина, врач и оба лакея были удалены. Убийство и расследование

5 июля 1918 г. (в день, когда Церковь празднует обретение в 1422 г. честных мощей преподобного Сергия, игумена Радонежского) Алапаевских узников вывезли из города. И там, в 18-ти километрах от Алапаевска убили, ввергнув в одну из заброшенных шахт железного рудника Нижняя Селимская. Перед смертью Вел. Княгиня Елисавета Феодоровна громко молилась и крестилась, говоря: «Господи, прости им, ибо не знают, что делают».

15/28 сентября Алапаевск был освобожден от большевиков армией адмирала А. В. Колчака.

8/21 октября их шахты Нижняя Селимская извлекли тело Ф. М. Ремеза; 9/22 октября — инокини Варвары и князя В. П. Палея; 10/23 октября — Князей Императорской Крови Константина Константиновича и Игоря Константиновича, Великого Князя Сергея Михайловича; 11/24 октября — Великой Княгини Елисаветы Феодоровны и Князя Императорской Крови Иоанна Константиновича. Пальцы правых рук преподобномученицы Великой Княгини Елисаветы и инокини Варвары, а также Князя Иоанна Константиновича были сложены для крестного знамения[1]. На груди Великой Княгини был обнаружен «завернутый в вощеную бумагу и мешочек с лентой через шею, массивный среднего размера образ Спасителя, усыпанный драгоценными камнями, на обратной стороне которого на бархатной, вишневого цвета рамке золотая пластинка с надписью: “Вербная суббота 13 Апреля 1891 г.”» [2] (дата присоединения к Православию Преподобномученицы). По одним сведениям эта икона — подарок ей Императора Александра III; по другим — подарена Царем-Мучеником незадолго до отречения. В кармане пальто Князя Иоанна оказалась «деревянная икона среднего размера, образ которого стерт, а на обратной стороне надпись: “Сия святая икона освящена”. И: “На молитвенную память отцу Иоанну Кронштадтскому от монаха Парфения. (Афонского Андреевского скита) г. Одесса 14 Июля 1903 г.”»[3].

Расследование по убийству в Алапаевске открыл 11 октября 1918 г. член Екатеринбургского окружного суда И. А. Сергеев. 7 февраля 1919 г. оно перешло к Н. А. Соколову. Итоги его он изложил в своей книге[4]. «И екатеринбургское и алапаевское убийства, – пришел к выводу Н. А. Соколов, – продукт одной воли одних лиц»[5].

Отличавшийся особой духовной чуткостью генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, курировавший, как известно, дело по цареубийству отмечал: «…Убийству Августейшей Семьи и Членов Дома Романовых советские власти придавали чрезвычайно важное значение в деле подготовки для себя будущей победы…»[6]

Характеризуя тройное убийство летом 1918 г. в пределах Пермской земли (Царской Семьи, брата Государя Вел. Кн. Михаила Александровича и Алапаевских Узников), он называл их «особо исключительными по зверству и изуверству, полными великого значения, характера и смысла для будущей истории русского народа»[7].

Особое значение придавал он убийству вместе с Августейшими Мучениками оставшихся верными Им людей: «Вместе с упомянутыми Членами Дома Романовых были убиты избранные большевиками ближайшие Им лица Свиты, оставшиеся до конца верными своему долгу»[8].

И общий итог, выраженный генералом в чеканной форме: «Это было планомерное, заранее обдуманное и подготовленное истребление Членов Дома Романовых и исключительно близких им по духу и верованию лиц»[9].

«Алапаевское убийство, — пишут современные исследователи, — отличалось от Екатеринбургского расстрела [...] Несколько вопросов ставили следователям обстоятельства сокрытия трупов. Кое-кто усматривал в их расположении на разных уровнях шахты признаки ритуального захоронения и хорошее знание убийцами степени родства жертв. [...] Неразорвавшиеся “бомбы” и тела убитых чередовались. Ближе к поверхности находились трупы менее родовитого Палея, Яковлевой и Ремеза, глубже в шахту — старших из заключенных»[10].

Документы расследования убийства в Алапаевске впервые были обнародованы сравнительно недавно[11].

Ниже мы приводим свидетельства, которые нам удалось обнаружить в эмигрантской прессе, малодоступной большинству читателей.

Вел. Кн. Андрею Владимировичу удалось собрать некоторые свидетельства: «Как произошло убийство, – писал пользовавшийся ими управляющий делами Великого Князя, адвокат Алексей Сергеевич Матвеев, – установить в точности трудно. Слишком мало осталось официальных и проверенных документов и свидетельских показаний. Их можно было бы собрать гораздо больше, если бы белая контрразведка действовала с большей осторожностью и не расстреляла без допроса многих бывших членов охраны Великих Князей. Однако официальные следственные власти и милиция, по прибытию колчаковских войск, собрала кое-какие показания и составила полицейские протоколы.

Шахта, из которой были извлечены трупы, имела 28 сажен глубины. Вся шахта была завалена разным хламом: дровами, столбами, досками и землей.

Очень характерен порядок нахождения милицией трупов. […]

По свидетельству игумена Серафима, ему рассказывал неизвестный крестьянин, что в ночь с 17 на 18 июля возле этой шахты слышалось церковное песнопение, которое якобы продолжалось в шахте и весь следующий день.

Можно предположить, что когда узники узнали истинную цель привоза их к этой шахте, то они могли запеть какую-либо молитву, тем более что Князь Иоанн Константинович очень любил церковное пение и сам был регентом не только в церкви Павловского дворца, но даже в первое время в Перми во время ссылки. Затем Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, будучи монахиней, могла принять участие в этом молитвенном пении. Убийцы, дабы избавиться от своих наиболее шумливых жертв, первыми бросили в шахту К. Иоанна Константиновича, а затем Елизавету Феодоровну. Отчасти этим можно объяснить нахождение этих двух трупов на самой большой глубине шахты.

Затем следует труп В. К. Сергея Михайловича. О нем имеется следующий официальный полицейский протокол: “Глаза закрыты и покрыты песком. Рот закрыт. Все лицо и голова покрыты песком, смешанным с хвойными иглами. Руки вытянуты вдоль туловища и полусогнуты в локтевой части. Пальцы правой руки сильно сжаты в кулак. Ногти впились в ладонь… Огнестрельная рана на голове”.

Это единственный застреленный узник. Сжатая правая рука и впившиеся в ладонь ногти свидетельствуют о тех тяжелых муках, которые предшествовали кончине Великого Князя.

Все остальные жертвы были брошены в шахту живыми с завязанными глазами. Так как повязки у некоторых жертв остались не тронутыми, то можно предположить, что смерть наступила или моментально, или оглушенные ушибами, не приходя в сознание, они были засыпаны землей и хламом полуживые.

Убийцы, по-видимому, действовали следующим образом. Сбросив сначала в шахту живыми две свои жертвы, они бросали туда ручные гранаты, так как при раскопках шахты находили осколки и неразорвавшиеся гранаты, затем бросали разный, попавшийся под руку, хлам.

Князь В. Палей был найден в сидячем положении и можно предположить, что после падения у него хватило сил сесть, т. е. он был еще жив.

Так как между глубиной в 6 сажен, где были найдены трупы князя В. Палея и монахини В. Яковлевой, и глубиной в две сажени, где был найден труп Ф. Ремеза, имелся пролет в 4 саж., заполненный разным хламом и землей, для заполнения которого понадобилось много времени и работы, можно предполагать, что между убийцами и лакеем Вел. Князя Ф. Ремезом шли какие-то переговоры, и только в последний момент убийцы решили прикончить несчастного. Он был брошен в шахту живым. Труп его был обнаружен с сорванной с глаз повязкой.

Нахождение трупов на разной глубине вызвало на месте много толков. Предполагали, что все жертвы были брошены одновременно и их затем начали засыпать и забрасывать разным хламом, и несчастные по мере набрасывания туда досок, столбов и земли, карабкались кверху, а более сильные достигли даже двухсаженной глубины. Но эту версию нужно считать неправдоподобной. Во-первых, жертва с огнестрельной раной в голове не могла подняться на высоту даже в полсажени, а, во-вторых, медицинский осмотр колчаковских официальных властей установил смерть “последовавшую во многих случаях моментально”»[12].

«По словам лиц, участвовавших в извлечении тел из шахты, – рассказывал бывший в 1918-1919 гг. помощником по гражданской части Верховного уполномоченного Российского правительства на Дальнем Востоке (ген. Д. Л. Хорвата) В. А. Глухарев, – только на теле Великого Князя Сергия Михайловича была огнестрельная рана в задней части головы внизу затылка; все остальные замученные были брошены в шахту живыми и умерли от повреждений полученных при падении и от голода. Тело Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, несмотря на то, что все тела находились в шахте в течение нескольких месяцев, было найдено совершенно нетленным; на лице Великой Княгини сохранилось выражение улыбки, правая рука была сложена крестом, как бы благословляющая. Тело Князя Иоанна Константиновича тоже поддалось лишь частичному и весьма незначительному (в области груди) тлению, все остальные тела подверглись в большей или меньшей степени разложению»[13].

«Трупы не разложились, – читаем в исторической справке 1931 г., – и потому были легко опознаны близко знавшими их людьми. Почившие были найдены в своих одеждах, в которых находились в заточении и имели на себе личные документы, дневники и посмертные распоряжения.

Медицинское освидетельствование, произведенное тут же на месте, а затем и судебно-медицинское вскрытие, произведенное на кладбище, установили мученическую кончину жертв. Выяснилось, что они продолжали жить в шахте еще несколько дней и скончались от ушибов при падении и голода. В горле многих из них была обнаружена земля.

После вскрытия тела почивших были омыты, одеты в чистые белые одежды и положены в деревянные гробы, снабженные внутри футлярами из кровельного тонкого железа»[14].

Гробы поставили в кладбищенскую церковь. Там духовенство постоянно совершало панихиды, читалась неусыпающая псалтирь.

18/31 октября соборне (было 13 протоиереев и священников) отслужили заупокойную всенощную. Народу пришло столько, что храм не вместил всех пришедших проститься с Августейшими страстотерпцами. На следующее утро, 19 октября/1 ноября, из Свято-Троицкого собора Алапаевска вышел многолюдный крестный ход (духовенство, гражданские власти, мiряне, солдаты учебного батальона). В кладбищенской церкви отслужили панихиду. Подняв гробы на рамена, с пением «Святый Боже» понесли их сначала к Напольному училищу (где содержали Августейших узников); там отслужили литию, затем – в собор. Отслужив заупокойную Литургию, там совершили отпевание[15]. Народу было еще больше, чем накануне: пришло множество богомольцев из соседних деревень. «Многие плакали навзрыд, — вспоминал игумен Серафим, и прибавляет: — Тут была и одна особа из близких к Великой Княгине[16], тайно следила за всеми жизненными этапами своей любимой Великой Страстотерпицы»[17]. Под общенародное пение «Святый Боже», печальный перезвон колоколов и звуки духовой военной музыки «Коль славен наш Господь в Сионе» гробы были перенесены в склеп, устроенный в южной стороне алтаря Свято-Троицкого собора, вход в который тут же замуровали кирпичом. Распоряжение о месте погребения сделал адмирал А. В. Колчак[18].

«С прискорбием доношу, – телеграфировал 4 ноября 1918 г. английский комиссар в Екатеринбурге сэр Эллиот министру иностранных дел Великобритании А. Д. Бальфуру, – об извещении, полученном мною от русского Генерального штаба: после взятия 29 сентября Алапаевска русскими войсками нашли тела еще настолько сохранившиеся, что их можно было узнать. Это были тела Великой Княгини Елизаветы Феодоровны и трех Князей Императорской Фамилии Иоанна, Константина и Игоря Константиновичей, также тела Великого Князя Сергия Михайловича и одной придворной дамы[19], имя которой осталось неизвестным. Они были найдены на дне шахты, в которую они были брошены несомненно живыми. На них были брошены бомбы, которые, однако, не разорвались.

Найденные тела были погребены с церковными обрядами, в присутствии большого стечения народа. Полагают, что Принцесса Сербская Елена находится в Перми, куда она вместе с Сербскою миссиею была вывезена большевиками при эвакуации Екатеринбурга»[20].

Поезд шел на восток…

Но и по смерти не давал враг рода человеческого покоя телам Царственных страдальцев. К Алапаевску вновь приближались красные. В июне 1919 г. возник вопрос о вывозе останков убиенных. Свершилось это, как подчеркивает о. Серафим (Кузнецов, 1873 †1959), «по особому указанию Божию»[1]. Сам игумен вместе с братией эвакуированного Серафимо-Алексеевского скита Белогорского Свято-Николаевского монастыря находился в Екатеринбурге. Здесь же было местопребывание в то время комиссии по расследованию Екатеринбургского, Пермского и Алапаевского убийств Царственных Мучеников (генерал М. К. Дитерихс, Н. А. Соколов и А. П. Куликов[2]). Генерал М. К. Дитерихс способствовал получению игуменом Серафимом от Верховного правителя адмирала А. В. Колчака разрешения на перевозку гробов[3].

Погрузившись в товарный вагон, из Алапаевска о. Серафим отправился 1/14 июля 1919 года. Путь лежал в Читу. Был самый разгар гражданской войны.

«От Алапаевска до Тюмени, – читаем в специальном докладе игумена Серафима, – ехал один в вагоне с гробами 10 дней, сохраняя свое инкогнито, и никто не знал в эшелоне, что я везу 8 гробов. Это было самое трудное, ибо я ехал без всяких документов на право проезда, а предъявлять уполномочия было нельзя, ибо тогда бы меня задержали местные большевики, которые, как черви, кишели по линии железной дороги. Когда я прибыл в Ишим, где была Ставка Главнокомандующего, то он не поверил мне, что удалось спасти тела, пока своими глазами не убедился, глядя в вагоне на гробы. Он прославил Бога и был рад, ибо ему самому лично жаль было оставлять их на поругание нечестивых. Здесь он дал мне на вагон открытый лист, как на груз военного назначения, с которым мне было уже легче ехать и сохранять свое инкогнито. Предстояла еще опасность в Омске, где осматривали все вагоны. Но Бог и здесь пронес нас, ибо наш вагон, вопреки правил, прошел без осмотра. Много было и других разных опасностей в пути, но всюду за молитвы Великой Княгини Бог хранил и помог благополучно добраться до Читы, куда прибыл 16/29 августа 1919 года. Здесь тоже злоумышленниками было устроено крушение, но наш вагон спасся по милости Божией. […] От Алапаевска до Читы ехал 47 дней. Несмотря на то, что гробы были деревянные и протекали, особого трупного запаха не было, и никто, ни один человек не узнал за это время, что везу я в вагоне, в котором ехал я сам с двумя своими послушниками[4], которых взял из Тюмени» [5].

Сохранились воспоминания человека, ехавшего в том же поезде, к которому был прицеплен вагон игумена Серафима. Офицер Императорской армии А. Ю. Романовский, в 1930-1940-х гг. преподаватель математики в Лицее святителя Николая в Харбине, записал в 1972 г.: «Во время моей поездки в теплушке к нашему товарному поезду был прицеплен еще один вагон. На станциях, где были остановки, из него выходили за кипятком монашки. Все пассажиры были заинтригованы – кого эти монашки везут? Но в вагон сопровождавшие никого не пускали. Но потом оказалось, – по слухам выяснилось, что в этом вагоне везли тела убитых Членов Царской Фамилии»[6].

Стояла страшная жара. Железная крыша вагона сильно раскалялась. Инокиня Серафима[7], со слов игумена Серафима, записала: «Вагон его передвигался вместе с фронтом: проедет вперед верст двадцать пять, а потом откатится верст на пятнадцать и т. д. Благодаря пропуску [...] его постоянно отцепляли и прицепляли к разным поездам, в общем содействуя его продвижению к конечной цели. Путешествие продлилось три недели, и невозможно представить себе, что пережили за это время о. Серафим и его два спутника, провожавшие свой страшный груз. Из щелей пяти гробов постоянно сочилась жидкость, распространявшая ужасный смрад. Поезд часто останавливался среди поля, тогда они собирали траву и вытирали ею гробы. Жидкость же, вытекавшая из гроба Великой Княгини, благоухала, и они бережно собирали ее как святыню в бутылочки»[8]. Много позже о. Серафим рассказывал игумении Гефсиманской обители в Иерусалиме матушке Варваре, что во время всего пути Великая Княгиня Елисавета Феодоровна не раз являлась и направляла его[9].

Далее инокиня Серафима вспоминала: «Незадолго до своей кончины он (игумен Серафим — С. Ф.) подарил мне пузырек с прахом Великой Княгини. Содержимое пузырька представляет собою высохшую массу темно-коричневого цвета, осевшую примерно до половины бутылочки. Пробка, пропитавшаяся жидкостью, ссохлась и уже не закрывает плотно бутылочку. Горлышко обвязано тряпочкой такого же темно-коричневого цвета, а вся бутылочка обмотана другой тряпочкой, покрытой такими же пятнами. Все это издает очень приятное, остро-пряное благоухание, не похожее ни на какой запах, который мне когда-либо приходилось обонять. Несмотря на свою нежность и тонкость, это запах очень пронизывающий, так как проходит сквозь нейлоновый мешочек, в который я бутылочку с тряпочками завернула. Она стоит у меня на полке перед образами, где всегда горит лампада. От времени до времени запах немного меняется, точно в составе преобладают попеременно то те, то другие ароматические вещества. Конечно, я не позволяю себе часто прикасаться к бутылочке, а только прикладываюсь к ней в день годовщины убиения Великой Княгини как к мощам или же сдуваю с нее пыль» [10].

В Чите

17/30 августа тела мучеников прибыли в Читу. Русские и японские офицеры доставили их в женскую обитель. «В Чите, – писал игумен Серафим, – при содействии атамана Семенова[1] и японских военных властей гробы в глубокой тайне перевезены в Покровский женских монастырь, где почивали 6 месяцев в келлии под полом, в которой я это время жил»[2]. (По всей вероятности речь шла о Читинском Богородицком женском монастыре. Обитель эта находилась в самом городе, там был один храм. Учреждена в 1893 г. из женской общины, основанной в 1886 году. Насельницы его занимались воспитанием девочек-сирот, преимущественно из духовного звания, и призрением больных и увечных. При монастыре была церковно-приходская школа.)

Сестра Преподобномученицы принцесса Виктория писала брату Эрнсту 27 января 1921 г. из Порт Саида, ссылаясь на рассказанное ей игуменом Серафимом: «Монах сказал мне, что когда гробы надо было скрыть на несколько месяцев, прежде чем они могли покинуть Сибирь, они были спрятаны в женском монастыре, где их открыли, так как это было необходимо; и тело нашей Эллы не было подвергнуто тлению, только высохло. Монахини обмыли его и переменили погребальные одежды на монашеское одеяние. И таким образом, она теперь одета так, как она хотела быть, так как она всегда собиралась, как она мне говорила раньше, совершенно уйти из мiра и закончить свои дни как монахиня, — после того как ее Дом (Марфо-Мариинская обитель — С. Ф.) был бы окончательно устроен»[3].

Позже, когда в 1981 г., перед прославлением, гробницы Преподобномучениц открывали в Иерусалиме, то «их мощи оказались облаченными в черные монашеские одежды, а на груди у св. мученицы Великой Княгини был обнаружен параманный крест»[4]. То, что параманный крест был на мощах одной Великой Княгини, — не случайность. Как стало известно недавно из воспоминаний схимонахини Анны (Тепляковой), Великая Княгиня Елисавета Феодоровна была тайно пострижена в схиму с именем Алексия в честь святителя Московского Алексия[5].

Времена были неспокойные. Вокруг было немало лазутчиков большевиков. Сняв доски пола предоставленной ему келлии, игумен Серафим вместе с послушниками вырыли неглубокую могилу, составив в ряд все восемь гробов, присыпав их сверху небольшим слоем земли. В этой келлии, как неусыпный страж, пребывал и сам о. Серафим. «Здесь, — по его словам, — совершалась молитва, исходили струи кадильного благоухания и мерцала неугасимая лампада»[6].

Помощник следователя Н. А. Соколова капитан П. П. Булыгин, прибывший вместе со следственной группой в Читу осенью 1919 г., вспоминал: «Дня два спустя после нашего прибытия Соколов, Грамотин и я нанесли визит в монастырь, где, как мы знали, нашли свое временное пристанище тела жертв Алапаевска. Нас приняла игумения, которая сообщила нам вежливо, но твердо, что без разрешения атамана Семенова она не готова обсуждать эту тему. […] Тогда мы спросили об игумене Пермского монастыря, отце Серафиме, который, как было известно, получил приют в монастыре после того, как его собственная обитель попала в руки большевиков. Монахиня снова отказалась отвечать. […]

Несколько дней спустя сам Атаман вернулся в Читу […] Семенов принял меня очень вежливо, просмотрел мои верительные грамоты, обещал оказать Соколову любую помощь и дал распоряжение игумении обезпечить нас всей необходимой информацией. […]

Получив разрешение атамана Семенова, мы уже без труда выяснили местонахождение отца Серафима. Я провел много часов в его келлии и даже не раз ночевал там. Те ночи в монастырских стенах дали совершенно необычные переживания мiрскому жителю. Я никогда не забуду тех старых, как мiр, деревянных строений напротив соснового леса и тех голубых островков снега, залитых лунным светом на монастырском кладбище, с острыми тенями крестов и сосен. Отец Серафим очень подробно рассказал о том, что сам знал о судьбе пленников, о похоронах, об эксгумации и перезахоронении их тел. Гробы, он сказал, были перевезены в монастырь русскими и японскими офицерами. Отец Серафим и два его послушника выкопали склеп под полом его келлии, поставили в ряд гробы, прикрыв их всего на одну четверть землей. Таким образом, ночуя на разостланной на полу келлии отца Серафима шинели, я лежал всего на четверть над гробами мучеников.

Однажды ночью я проснулся и обнаружил монаха, сидящим на краю своей постели… Он выглядел худым и изможденным в своей длинной белой рубахе и невнятно шептал: “Да, да, Ваше Высочество, Вы совершенно правы…” Отец Серафим явно разговаривал во сне с Великой Княгиней Елизаветой. Это была жутковатая картина в тусклом свете единственной лампады, мерцающей в углу перед иконой…

Засыпая, я все еще слышал его шепот: “Да, да, Ваше Высочество, Вы совершенно правы…”»[7]

Кстати говоря, это было не единственное явление Преподобномученицы в данной обители. Пребывавший в Чите осенью 1919 г. или в самом начале 1920 г. епископ (впоследствии митрополит) Нестор Камчатский поведал об одном из таких явлений внучке священномученика митрополита Серафима (Чичагова) – монахине Пюхтицкого монастыря Серафиме (Резон, 1883†1963). Сохранился рассказ последней об этом, записанный монахиней Сергией (Клименко, 1905†1994): «… Митрополит Нестор приехал в Читу, город на границе с Китаем, чтобы оттуда эмигрировать. Он служил на родине последнюю Литургию в соборе, где тайно, под спудом, были погребены тела Алапаевских мучеников. Но об этом никто, кроме настоятеля, не знал. Во время совершения малого входа все священнослужителя выходят из алтаря на середину храма с Евангелием, свечами, дикирием, трикирием, рипидами. Митрополит Нестор стоит посредине храма на приготовленном для него амвоне. В это время Владыка видит, как из левого придела, живая, выходит Елизавета Феодоровна. Молится пред алтарем и последней подходит к нему. Он ее благословляет. Все переглядываются. Кого он благословляет? Пустое место? Никто ничего не видит. “Владыка, малый вход!” Но владыка Нестор никого не слышит. Радостный, сияющий, он входит в алтарь. В конце обедни говорит настоятелю: “Что же ты скрываешь? Елизавета Федоровна жива! Все неправда!” Тогда настоятель заплакал. “Какой там жива! Она лежит под спудом. Там восемь гробов”. Но Владыка не верит: “Я видел ее живую!..”»[8]

Тем временем под напором красных белые отступали. Вскоре в Чите оказалась следственная комиссия. Генерал М. К. Дитерихс распорядился вывозить тела мучеников дальше, в Китай. Но легко было указать. Дело в том, что власть адмирала А. В. Колчака кончалась за границами Российской Империи. Нужны были деньги, а их не было.

Об этой проблеме игумен Серафим не упоминает в своем докладе. Однако наличие ее совершенно очевидно, если учесть длительность пребывания его в Чите – целых полгода.

При этом решающую помощь для перевозки Алапаевских Августейших мучеников оказала Мария Михайловна Семенова-Глебова – по одним данным разведенная супруга, а по другим – брошенная любовница атамана Г. М. Семенова. Властность ее испытал на себе следователь Н. А. Соколов, когда атаманша взяла на себя роль защитницы дочери Г. Е. Распутина – Матрены[9].

Ко времени прибытия в Читу останков Алапаевских мучеников Г. М. Семенов расстался с Марией Михайловной, дав отступное в виде золотых слитков. (Тема атаманского золота в последнее время также нашла отражение в исторических исследованиях[10].)

Ее называли «Машей-цыганкой», «Машкой-Шарабан». Девичья ее фамилия была, судя по надписи на могильном памятнике, Вотчер (Vatchare), родилась она 11 мая 1897 г. в Темир-Хан-Шура, на Кавказе. Говорили и писали о ней по-разному. Сходились в том, что она обладала незаурядной наружностью. Сменившая Марию Михайловну новая жена Семенова (машинистка из его личной канцелярии) позволила близким атаману людям заметить в отвергнутой им уже «Маше-цыганке» «доброго человека»[11].

Это последнее качество нашло выражение в участии Марии Михайловны в дальнейшей участи Алапаевских мучеников. Историю эту поведал архимандрит Спиридон (Ефимов, 1902†1984), отец которого преподавал в школе при Доме трудолюбия в Кронштадте. Св. праведный о. Иоанн Кронштадтский был другом семьи Ефимовых.

Итак, по словам о Спиридона, в ответ на просьбы игумена Серафима «читинцы сочувствовали, но помочь не могли. Подражать нижегородцам “закладывавшим жен и детей” не хотелось. Кто-то посоветовал обратиться к “Машке-Шарабан”, – она, дескать, славная. […] Вот к ней и направились привезшие святыни. Рассказали о встретившемся препятствии. “Машка-Шарабан” подвела пришедших к шкафу, открыла его и говорит: “Смотрите”. Подошедшие увидели в шкафу золотые кирпичи. “Машка-Шарабан” объяснила, что это она получила от атамана, когда тот с ней разводился. […] Показав их, их владелица сказала, что посредством их она берется финансировать перевоз святых останков по иностранной железной дороге. Золотом можно расплачиваться всюду»[12].

С игуменом Серафимом Мария Михайловна достигла сначала Пекина, а затем отправилась и в Святую Землю. В Бейруте она познакомилась с сыном Хана Гусейна Нахичеванского (1863-1919)[13], прославившегося своей верностью Государю Императору в трагические дни марта 1917 г., поручиком Конной гвардии Ханом Георгием Нахичеванским. Мария Михайловна стала именоваться с тех пор ханума Мария Нахичеванская. «За все ею совершенное вознаграждена она Предивным Господом!»[14] – писал лично ее знавший архимандрит Спиридон.

Бог благословил брак двумя мальчиками, ставшими впоследствии офицерами египетской королевской армии. Хан мирно почил в Бейруте, где был погребен на православном кладбище. Ханума Мария скончалась 16 января 1974 г. в Каире. Была погребена в Старом городе на кладбище греческого православного монастыря Св. Георгия[15].

По Китаю

Поддержку игумену Серафиму на пути из Читы в Пекин оказал и атаман Г. М. Семенов.

«В виду предстоящей опасности, – говорится в докладе игумена Серафима, – при содействии Главнокомандующего всеми вооруженными силами Российской Восточной Окраины генерал-лейтенанта атамана Григория Михайловича Семенова, все 8 гробов из Читы мною вывезены 20 февраля/5 марта 1920 г. Генерал Дитерихс дал мне новое официальное уполномочие хранить гробы, найти им место временного покоя и, при благоприятном условии, в свое время вернуться с ними в Россию.

До ст. Хайлар я доехал без всякой охраны, инкогнито, благополучно. Здесь же на несколько дней власть переходила к большевикам, которые мой вагон захватили, вскрыли гроб Иоанна Константиновича и хотели над всеми совершить надругание. Но мне удалось быстро попросить китайского командующего войсками, который немедленно послал свои войска, которые отобрали вагон в тот самый момент, когда они вскрывали первый гроб. С этого момента я с гробами находился под охраной китайских и японских военных властей, которые отнеслись весьма сочувственно, охраняли меня на месте и во время пути до Пекина…»[1]

«Прибытие поезда на ст. Хайлар, – уточнял белградский “Царский вестник”, – совпало с забастовками в полосе отчуждения Восточно-Китайской жел. дороги. Восставшие захватили вагон с гробами, самочинно вскрыли его и приступили к вскрытию самих гробов. Кощунство ограничилось одним гробом Князя Иоанна Константиновича, так как китайские войска успели отбить вагон, который с той поры находился под охраною японских войск»[2].

В последние дни февраля – гробы с телами Мучеников пребывали на станции Маньчжурия и в Хайларе. В начале марта они прибыли в Харбин. Здесь их встречал епископ Камчатский Нестор (Анисимов), что позднее ему было поставлено в вину органами советской госбезопасности[3]. Сюда же прибыл последний Императорский посланник в Китае князь Николай Александрович Кудашев (ум. 1925), рассказывавший позднее: «Как официальному лицу, мне пришлось поехать в Харбин, чтобы их опознать и составить протокол. Трудно себе представить ужас, который мне пришлось испытать: тела убитых пролежали в шахте целый год. […] По прибытии в Харбин тела были в состоянии полного разложения – все, кроме Великой Княгини, которая была совершенно нетленна. Гробы открыли и поставили в русской церкви. Когда я вошел в нее, мне чуть не стало дурно, а потом была сильная рвота. Великая Княгиня лежала как живая и совсем не изменилась с того дня, как я перед отъездом в Пекин прощался с ней в Москве, только на одной стороне лица был большой кровоподтек от удара при падении в шахту»[4]. О кровоподтеке на лице Преподобномученицы игумен Серафим, услышав переданный ему рассказ князя Кудашева, заметил: «У нее был сломан носик, но я его вправил к приезду посланника»[5].

Из Харбина поезд выехал 8 апреля. Следующая остановка была сделана в Мукдене, из которого выехали 13 апреля.

Пекин

«8 апреля 1920 года, – вспоминал митрополит Китайский и Пекинский Иннокентий[1] (Фигуровский), – мною была неожиданно получена от Оренбургского архиепископа Мефодия[2] из Харбина телеграмма следующего содержания: “В субботу вечером из Харбина выезжаем для временного погребения в Миссии тел восьми замученных Великих Князей: сопровождает игумен Серафим. Благоволите распорядиться встретить на вокзале и разрешить погребение в Миссии”.

Телеграмма эта была тотчас же сообщена Российскому посланнику в г. Пекине кн. Кудашеву, который был возмущен тем, что без всякого сношения с ним останки Вел. Князей были направлены в Пекин. Посланник тогда же высказался против перевезения останков в Пекин и отдал распоряжение задержать вагон с ними в Мукдене, где имеется прекрасный памятник-часовня и откуда легче перевезти гробы в Европу или в другое безопасное место. Но 13 апреля, на третий день Св. Пасхи, была получена телеграмма с пути от игумена Серафима, в которой он сообщал, что вместе с останками в этот день выезжает из Мукдена в Пекин. Я снова обратился в посольство с запросом, но получил оттуда категорический отказ принять какое-либо участие во встрече и устройстве останков Царственных мучеников. Мне ничего другого не оставалось как уведомить коменданта Пекинской крепости об ожидаемом прибытии гробов с телами Великих Князей и погребении их в мисийском склепе, находящемся в центре расположения Миссии. Но на следующий день комендант крепости по телефону сообщил мне, что Российское посольство не только против встречи, но даже против того, чтобы останки Вел. Князей были внесены в столицу.

Пришлось подчиниться странному противодействию посольства и устроить погребение на мисийском кладбище в 2 верстах от г. Пекина»[3].

Такая реакция посланника еще Царского времени была, вероятно, обусловлена принадлежностью князя Н. А. Кудашева к масонской ложе[4].

Что же касается места упокоения Алапаевских мучеников (вне городских стен), то в те времена еще действовал запрет китайских властей вносить мертвые тела в Пекин[5].

Наконец 3/16 апреля 1920 года, в Светлую пятницу в два часа утра гробы с телами Алапаевских мучеников прибыли в китайскую столицу.

Ровно в восемь часов утра в этот день вагон с 8 гробами Алапаевских мучеников был подан к Аньдинмэньским воротам. Там их уже ожидал архиепископ Иннокентий (Фигуровский) с крестным ходом, вышедшим рано утром с территории Миссии прямо из храма Всех Святых Мучеников. Из дипломатов, заранее предупрежденных, не пришел никто…

Вот как всё это впоследствии описывал митрополит Иннокентий: «16 апреля, в Пасхальную пятницу, в 2 часа утра вагон с гробами прибыл на главный вокзал г. Пекина; а в 8 часов был передан на площадку у Аньдинмыньских ворот. Здесь прибытия вагона с останками Великих Князей ждал крестный ход из Духовной Миссии во главе со мной. Никто из представителей Российского посольства на встречу не явился. Бросалось [в глаза] также отсутствие русских резидентов, проживавших в Пекине. Даже некоторые духовные лица, проживавшие в стенах Миссии, пытались уклониться от встречи, но под угрозой выселения из Миссии вынуждены были принять участие. Зато много было китайцев.

День выдался тихий и солнечный. Медленно подошел поезд к площадке и остановился. Мы вошли в вагон и были поражены. Вагон с останками Царственных мучеников оказался простым товарным вагоном, грязным, не убранным даже внутри. Гробы были простые деревянные и грязные. Не видно было никакого проявления уважения к останкам мучеников. В вагоне не было ни аналоя, ни иконы. Все это производило удручающее впечатление. Всем стало стыдно за тех, кто допустил такую небрежность.

Удрученные всем виденным, мы постарались поскорее вынести гробы из вагона и в сопровождении крестного хода перенести их в церковь преп. Серафима Саровского на мисийском кладбище.

Но когда гробы с останками Царственных мучеников были внесены в церковь и когда раздалось пение тропаря “Да воскреснет Бог”, настроение наше резко изменилось и на душе стало радостно. Верилось, что Господь не допустит окончательной гибели России, и Россия вновь восстанет в прежних величии и мощи, славя Воскресшего из Мертвых»[6].

После заупокойной службы тела мучеников временно поместили в одном из склепов на кладбище Духовной миссии.

Одно из первых официальных сообщений об этом событии в русской эмигрантской прессе (правда, не совсем точное: в нем совершенно явно желание обелить посольство) было помещено в журнале «Двуглавый Орел» в разделе «Хроника»:

«Агентство Унион сообщает из Владивостока от 15 сентября, что из Харбина прибыли семь гробов, которые и были преданы земле на русском кладбище, расположенном вне черты гор. Пекина. Погребение было совершено в полной тайне, и даже русская миссия не была оповещена о нем. В четырех гробах помещены были тела расстрелянных Великих Князей Сергея Михайловича, Ивана и Игоря Константиновичей и Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. В трех других гробах останки Их приближенных. Гробы эти были по приказанию адмирала Колчака перевезены из Сибири. Во время последнего большевицкого наступления их успели увезти и доставить на китайскую территорию»[7].

«По моей просьбе, – писал игумен Серафим, – атаман Семенов дал средства устроить в церкви под амвоном склеп, подобно тому, как в Вильне в Свято-Духовском монастыре, – с железными дверями, куда и были поставлены все 8 гробов; ключи от склепа хранились у меня и самый склеп за моей печатью»[8].

Памятником забот атамана Г. М. Семенова об упокоении Алапаевских мучеников является опубликованный в свое время документ – ответ Григория Михайловича на благодарственное письмо о. Серафима:

«Главнокомандующий

всеми вооруженными силами

Российской Восточной окраины

Мая 13 дня 1920 г.

г. Чита

Уважаемый отец Серафим.

Письмо Ваше получил и с великою радостью и душевным облегчением узнал, что, наконец, Господь Бог помог Вам довести Ваше великое дело если не до конца, то до безопасного пункта.

Прибывший из Пекина генерал-майор князь Тумбаир-Малиновский[9] обо всем подробно меня осведомил, хотя я ни на минуту и прежде не сомневался, что Преосвященный Иннокентий, по долгу верноподданнической преданности и Христианской любви, окажет достойный прием и великий почет останкам Августейших Мучеников; пусть служит прием в Пекине примером всем бывшим верным Царским слугам.

Для содействия по всем нужным вопросам и для присутствования от моего имени, в дальнейшем сопровождении, в Россию, останков Августейших Мучеников я командирую вместе с сим в Пекин генерал-майора князя Тумбаир-Малиновского.

Прошу Вас помянуть меня в своих святых молитвах

Уважающий Вас СЕМЕНОВ»[10].

«…Гробы, – писал современник, – были перевязаны крест на крест проволокою с приложением печатей Российской Духовной Миссии, вложены в новые цинковые гробы и поставлены в церкви во имя Преподобного Серафима Саровского […]. На крышках гробов прикреплены металлические дощечки с именами почивших: “Елизавета”, “Сергий”, “Иоанн”, “Константин”, “Игорь”, “Владимир”, “Варвара”, “Феодор”» [11].

В 1920 году в Пекине в Русской типографии при Духовной миссии вышли две книги о. Серафима: «Православный Царь-Мученик» и «Мученики христианского долга» (об Алапаевских мучениках). В том же году в Харбине увидела свет книга, рассказывающая о Цареубийстве в Екатеринбурге и членов Дома Романовых под Алапаевском[12].

Первыми, по свидетельству митрополита Пекинского Иннокентия, интерес к Алапаевским мученикам проявили иностранные дипломаты: «После погребения останков мучеников долгое время никто не выказывал никаких знаков внимания. Только несколько месяцев спустя на кладбище прибыл первый секретарь Английского посольства в сопровождении Российского посланника кн. Кудашева. Прибытие указанных лиц было вызвано полученным из Лондона распоряжением о перевезении тела Великой Княгини Елизаветы Феодоровны в Иерусалим, куда оно впоследствии с телом ее послушницы Варвары и было перевезено.

Много позднее был получен через Французское посольство запрос из Белграда о том, в каком положении находятся останки Царственных мучеников и не безопаснее ли будет перевезти их на французское кладбище. Мысль о перенесении гробов на французское кладбище была однако оставлена, так как французское кладбище находилось в таком же положении, что и русское мисийское»[13].

Читать дальше: Алапаевские мученики. Часть II