English | doc | rtf | Глава I.

Вызванные по этому делу в трибунал, ученики заявили, что подобный донос несправедлив, что Гребешков несколько дней находится в сумасшествии. После этого и Гребешков сознался, что он свой курьезный извет сделал для того, чтобы членов миссии поскорее вывезли в Россию. За подобную штуку причетник отделался только арестом в карцере на цепи. Пострадал один служитель, крещеный китаец Андрей, который после допроса со страху повесился на ограде посольского двора. Этот прискорбный случай сильно напугал всю миссию, которая боялась неприятностей со стороны резонерствующих чиновников трибунала. В своем “журнале”, веденном во время пребывания в Пекине, ученики миссии обвиняли начальника своего “в глупом управлении и негодных поступках”. Очевидно, архим. Николай был несколько слаб или не в силах спасать своих сослуживцев от последствий тягостной жизни в Пекине. В общем, он продолжал, хотя неблестяще, дело своих предшественников.

По оправдательным словам его[1], он отправлял в Пекине благочинное богослужение и делал наставления во время службы. Способы к приведению в христианство оставались прежние, более денежные: “Желавшие креститься на деньги покупали иные верхнее одеяние или пищу и лакомства, а иные проматывали такие пособия и напоследок оставляли православную веру и св. церковь, прилепляясь по-прежнему к своему закону, как тó делали и обращенные иезуитами”. В 1778 г. иезуиты числом сорок человек с китайскими миссионерами окрестили только четверых прозелитов[2], а начальник православной миссии окрестил до двадцати четырех человек мужеска и женска пола. Реестр крещеных передан был им своему преемнику, архим. Иоакиму. Но при такой свободе христианской проповеди, начальник миссии, по словам архим. Николая, не мог знаться с министрами, поэтому о делах китайских ему ничего не было известно. Китайцы не позволяли разговаривать даже с русскими перебежчиками, бывавшими в трибунале. Такое объяснение клонится к тому, чтобы оправдать бездействие начальника шестой миссии. Жившие при нем в Пекине ученики Агафонов, Бакшев и Парышев доказали, что и в то время можно было кое-что разведывать. Они коллективно составили “Журнал секретных действий, намерений, случаев и перемен, бывших в тайцинском государстве с 1772 по 1782 года”[3]. Этот интересный журнал представляет едва ли не первый опыт в таком роде со стороны учеников миссии. В нем они прямо заявляют: “В разные времена имели мы как с маньчжурами, так и с китайцами дружебные обращения и в тех дружебных, многократных обращениях, свидаяся часто, как ласками, так и подарками, приобрели мы многих друзей, из которых некоторые весьма открыто дружились с нами и многие нам открывали таинства, которые касаются особливо до государства”[4].

Из этих открытых учениками таинств, не всё заслуживает внимания по неодинаковому достоинству в содержании, но есть нечто и небезынтересное, а нечто и курьезное. Так, ученики занесли в свой журнал рассказы и сведения о войне китайцев с мяоцзами[5] — инородцами, о бунтах в провинциях Ганьсу (саларских татар) и Шандун[6], о слухах в 1778–1779 гг. между китайцами и маньчжурами насчет войны России с гольцами[7], о прекращении в 1779 г. торга на Кяхте и о просьбах министров у хана открыть торг ввиду его пользы[8]. Далее журнал указывает на обычай учеников ходить в трибунал для получения кормового жалованья в первое число каждой луны[9]. Во время этих посещений ученики узнавали разные новости и сами менялись мыслями. Так, они расспрашивали китайских властей о захваченном калмыками капитане Александре Дудине и разузнали, что он, вероятно, остался на Или с калмыками и от несчастной неволи умер[10]. В другой раз ученики собрали сведения о русских перебежчиках и пленниках. Последних перебывало в Пекине до девятнадцати человек, да калмыками было поймано четверо на рыбной ловле. Из числа перебежчиков трое было из нерчинского завода, которых доставили в мунгальский трибунал[11]. “Прежде еще их допроса подали они от себя в 1779 г. прошение к манжурскому хану и в том прошении представили причиною бегства их, что российские начальники понапрасну их мучат, а потому в России им трудно жить стало, притом же говорили, что ныне в Российском государстве старая вера переменилась, и в изображении Креста не так слагают персты, как деды и прадеды их слагать научили”[12]. Курьезное прошение это, по словам учеников, “писано было на весьма скверной китайской бумаге, неаккуратными литерами в следующих словах:

Прозьба.

 

К вашему будуханскому величеству от нас от людей от русских: от Петра Смолина с товарищами Семеном и Сидором. Мы идем к особе, будуханскому величеству, мы с покорностию и хотим платить дань. И мы пришли ныне, прошась к вашему будуханскому величеству от людей, которые живут у царя Белого под заводом. Житие худо, судьи злые разоряют. Хотят утти к вашему величеству с женами и семьями, а нас послали прошась. И всех людей наряжатся человек 50 или 100 или боле. Ваше бодоханское величество нам дать место, хорошо жити станем, дань давать, как и в протчих государствах принимают, место дают жить. Ваше бодоханское величество нас прими, и того ради мы идем. У нас вера переменилась; у нас домы, у меня Петра Смолина жена, четыре сына, у Семена четыре брата, а отпустите одного меня, Петра Смолина, по жену и по детей.

Покорные мы слуги вам бодуханскому величеству[13].

Поданное сих перебежчиков прошение трибунал приняв, приказал перевести российского языка переводчикам на маньчжурский язык, кои перевели и представили в доклад к богдыхану. Но переводчики самую силу их прошения не поняли, и потому по их прошению и не сделалося; ибо они, перебежчики, с тем единственно пришли в тайцинское государство, чтоб прежде уведомить хана, что кроме их еще многие желают предаться в китайское государство, и ежели хан согласится их принять, то эти перебежчики хотели идти обратно в завод и привести единомышленную их дружину, но чаяние их втуне осталось[14]. Хан, находясь в сомнении, послал из придворной канцелярии одного знатного офицера с секретным наставлением в трибунал мунгальский и велел призвать туда одного российского ученика и спрашивать о том: кáк вера переменилась, и что тó значит изображение креста? Когда ученик для вопросов уведен был в трибунал, то в то же самое время по секретному указу от хана прислан был еще другой офицер для большего удостоверения в посольский двор, который (офицер) такожде о вере и о кресте спрашивал у других учеников. И как в трибунале, так и в посольском дворе ответ был одинаков, и эти наши ответы и письменные сказки представлены были к хану. После чего сих трех перебежчиков приказано послать в ссылку в дальнейшие разные губернии; ибо маньчжурский хан всегда имеет такое правило, что сколько бы из России перебежчиков ни было, никогда двоих или троих в одно место не посылает, а рассылает их каждого в разные места”[15].

По поводу этого инцидента, в 1779 г. состоялся богдыханский указ[16], запретивший принимать российских перебежчиков. Вследствие этого, именным указом велено было возвратить в Россию двух других перебежчиков, содержавшихся тогда в трибунале. “Но они, бояся наказания, объявили в трибунале, что ежели их назад возвратить, то они теперь же пред их глазами сами себя предадут смерти, и сказали, что лучше им здесь умереть, нежели в Россию ехать, о чем доложили хану. Хан приказал их в ссылку послать. А мы (ученики) о сем деле потому известны, что российского языка переводчики и толмачи не могли выразуметь их разговоров и прошений, почему трибунал принужден был нас призвать и спрашивать чрез нас тех перебежчиков о причине бегства. На допросе объявили они трибуналу: один был новомосковского полку солдат-ефрейтор, который имел в своем смотрении 10 человек, и из числа десяти один украл некоторые вещи, и когда тот солдат обличился в покраже, то будто бы в допросе оболгал этого ефрейтора, за что того полку полковник хотел его жестоко наказывать, от чего он, ефрейтор, со страху убежал и крылся близ устькаменогорской крепости 7 годов в Камне. А другой его товарищ объявил о себе, что он был одного майора дворовый человек, и господин его без причины всегда томил и мучил, а он от нетерпимости бежал и вместе с ефрейтором жил в Камне. У того человека до половины носа норки вырваны были. После сего трибунальские члены спросили у них: когда они жили в Камне, какую они пищу имели и как ее получали? На то они отвечали: “Своими трудами добывали. Волка ноги кормят”. Из сего трибунал узнал, что они разбоем промышляли. А одеты были один в ситцевом халате, а другой в кановатном озяме. Их ответу трибунальские члены весьма смеялись. При сем спросили варнака, у которого норки вырваны были: за что и за какое дело у него нос вырван и лицо заклеймено? Варнак на вопрос их отвечал весьма смело: “Известно — ведь не за добро норки вырывают”. И после сего еще трибунальские члены велели спросить у них: знают ли они нас, какие мы люди и как сюда заехали? На сей вопрос перебежчики объявили: “Мы знаем, что вы люди российские, — образ и разговоры являют вас такими; а как вы сюда пришли, ведь не иначе так же, как и мы. Но вам Бог дал отменное счастие, — авось-либо и нас его богдыханское величество пожалует такими, как и вы”. Когда сей их ответ сделался известен трибунальским членам, то они столько много смеялись и хохотали, что от нестерпимости некоторые из присутствия выбегали”[17].

22 августа 1778 г. в Петербурге было получено два слезных прошения начальника шестой миссии от 7 января того же года[18]. За неимением оказии через Сибирь, он при посредстве католиков направил свои прошения в Макао, “вкруг Азии, Африки и Европы в Англию, а оттудова в Россию”. Подробно писать, по его словам, было опасно. “Хотя еще и не вышло время семилетнего моего в Пекине пребывания, — уведомлял о себе архим. Николай, — св. Синодом назначенное, однако крайняя и необходимая нужда принудила меня писать и покорнейше просить государственную иностр. коллегию о взятии меня в Россию”. Причинами для этого он выставлял неполучение миссией второй год (с 1777 г.) жалованья, бедствие членов миссии, из которых иные находились в крайней нищете, взаймы же взять было негде[19], наконец, смерть иерод. Никифора (15 марта 1775 г. на двадцать восьмом году) и опасения за смерть других[20]. Вследствие этого “не было порядку и благочиния по приличию в служении”. Ввиду таких причин, архим. Николай просил сократить срок пребывания шестой миссии в Пекине, потому что она была туда назначена уже одиннадцатый год. За это время ученики, подчиненные надзору архимандрита, выучились языкам. Яков Коркин был слабее других, да он вскоре и умер, имея от роду тридцать четыре года (8 сентяб. 1779 г.). Подобного же содержания было прошение архимандрита и в св. Синод[21].

Начальство вняло смиренному гласу страдавших во тьме и сени смертней. Определением св. Синода от 19 октяб. 1778 г. (№ 60) было постановлено справиться в коллегии иностр. дел о возможности переменить миссию. Коллегия 29 апреля 1779 г. отвечала на то согласием. Указом св. Синода от 13 апреля 1780 г. (№ 361) архим. Николай был уведомлен о составлении седьмой миссии во главе с архим. Иоакимом и получил дозволение вернуться в отечество[22]. Новая миссия прибыла в Пекин 2 ноября 1781 года. После сдачи церковного имущества, в котором кое-чего недоставало, и описей, архим. Николай выехал из Пекина 13 мая 1782 г. при караване пристава Василия Игумнова. С ним вернулись в Россию вдовый священник Иоанн Протопопов, псаломщик Родионов и трое учеников: А. Агафонов, Ф. Бакшеев и А. Парышев. Русские путешественники достигли отечественной границы 22 июля. Здесь архим. Николай прожил до 6 сентября, за болезнью от пути, и прибыл в Иркутск 27 сентября того же года[23], а в Москву к началу 1783 г. Отсюда, по обещанию, он поехал на богомолье в Киевопечерскую Лавру, а 23 октября 1784 г. скончался настоятелем третьеклассного Кириллова (киевского) монастыря[24]. Священник Иоанн Протопопов постригся в монашество под именем Илии и умер игуменом иркутского Вознесенского монастыря (æ 1799)[25]. Псаломщик Петр Родионов остался на родине в Иркутске, а впоследствии был произведен во священники подгородной кудинской церкви св. Троицы (æ 1815)[26].

Что касается троих учеников, то они в Пекине получили жалованье за 1777–1779 годы, а в Иркутске за 1780 и 1781 гг. (11 февр. 1783 г.). По свидетельству А. Леонтьева, они оказались довольно знающими в китайском, а особенно в маньчжурском языках. Как люди немолодых уже лет, они были определены переводчиками коллегии сначала к иркутскому губернатору Якобию[27]. Из них Федор Бакшеев, по смерти А. Леонтьева, в 1786 г. был вызван в Петербург[28], где и скончался 18 мая 1787 г. На его место вытребован был А. Агафонов, ставший достойным преемником Леонтьева и Бакшеева. Он издал много переводов с китайского и маньчжурского языков[29]. Алексей Парышев состоял на службе сибирского генерал-губернатора до 5 апреля 1809 г., когда был уволен с пенсией в 600 руб. за старостью лет[30]. Он составил “Vocabularium sinico-mandschurico russicum” (Irkutzkae, in Sibiria)[31].Это была, без сомнения, часть коллективного труда учеников пекинской миссии, особенно предшественников Парышева, Леонтьева и Владыкина, о лексикографических трудах которых упоминал впоследствии начальник девятой миссии, архим. Иакинф[32]. В оправдание скромных результатов в познаниях членов миссии можно ответить словами Антона Владыкина, ученика седьмой миссии: “Ученики, посылаемые в Пекин, будучи нимало не научены языкам китайскому и маньчжурскому, принуждены бывали года два и три только упражняться в затверживании вокабул и литер. К тому же казенные учители, не получая никакой награды, бывали ленивы и неоткровенны”[33]. Разумеется, здесь много значили и неодинаковые способности учеников. Великороссы вообще были способнее и понятливее малороссов при изучении головоломной синологии.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

XI.

 

 

Составление и отправление в Пекин седьмой миссии. Деятельность ее. Католики в Китае.

 

 

Литература: Син. арх. дело № 330 (1778), 288 (1792г.), 297 (1795 г.), М. А. М. И. Д., дело № 524, отд. IV: миссия архим. Иоакима Шишковского (1778–1782), ibid. № 529: дела, относящиеся до миссии архим. Софрония (1792–1800). Архим. Иоакима, “Опись, сделанная тайцинского государства в столице Пекине находящимся греческого исповедания великороссийским церквам…”, 1794 г. (в архиве миссии). Бантыш-Каменск., стр. 325–326. О. Даниила, четв. 48 и 49. Колосова, Дипломатическое собрание дел, ркп. в М. А. М. И. Д. “Миссия архим. Иоакима Шишковского”, Иркут. еп. вед. 1876 г., №№ 13–15, 17–20. 24. 25. Тимковск., I, 131. II, 219, 301.

 

26 октября 1778 г. состоялся указ св. Синода (за № 1553) в коллегию иностр. дел с просьбой сменить старую миссию. В своем ответе от 29 апреля 1779 г. коллегия выразила согласие на это и предложила духовному начальству составить новую миссию1. Вследствие этого, определением св. Синода от 13 мая 1779 г. было предписано преосв. Платону, архиепископу Московскому, “избрать на должность начальника миссии достойного человека, который был бы ученый, состояния честного и лет непрестарелых”2. В своем рапорте св. Синоду от июня 1779 г. ( № 1978) архиеп. Платон донес, что им намечен в начальники новой миссии Саввина Сторожевского монастыря и звенигородской семинарии префект, иером. Амфилохий. Но последний 20 июня того же года скончался3. Это обстоятельство вызвало другой указ св. Синода “синодальному члену архиеп. Московскому и Калужскому Платону” (от 19 августа 1779 г. № 1293) о выборе нового начальника миссии. В своем рапорте от 9 сентября того же года (№ 2582) означеный преосвященный представил начальству нескольких кандидатов, а именно: Данилова монастыря игумена и ректора крутицкой семинарии Митрофана, Крестовоздвиженского монастыря игумена и Московской академии проповедника Иосифа, Московской академии учителя реторики, иером. Афанасия. Все эти лица оказались способными, но никто из них не выразил желания ехать в Китай. После некоторого промежутка состоялось определение св. Синода от 16 декабря 1779 г., в котором было постановлено послать указ (и послан 18 декабря того же года, за № 2125) синодальному члену, преосв. Вениамину, митрополиту Казанскому, насчет высылки в С.-Петербург Кизического монастыря игумена Ювеналия. В своем ответе (от 6 января 1780 г.) письмом на имя Гавриила, митрополита Новгородского, преосв. Вениамин сообщил, что о. Ювеналий, “при всей своей честности, исправности и своем усердии — человек слабого здоровья и в излишества ему входить не можно”. Искомый кандидат, наконец, нашелся в лице Троицкого Александро-Невского монастыря иером. Иоакима (Шишковского), который определением св. Синода от 17/21 февраля 1780 г. и был назначен начальником седьмой пекинской миссии4.

Иоаким был родом из Польши, уроженец села Пятигорец, повета Волынского, Рождественской церкви умершего священника Феодора Шишковского сын5. Сначала он воспитывался в Киевской духовной академии, но потом из философского класса отправился в С.-Петербург, для обучения медицине. Найдя себя неспособным в этой специальности, он снова перешел в духовное ведомство и определился послушником в Александро-невскую лавру, где по пострижении в монашество проходил разные послушания6. Для прохождения нового послушания он был произведен 8 марта 1780 г. во архимандрита7 и определением св. Синода от 23/31 марта был отпущен в Москву для составления миссии через московскую синодальную контору8. Последняя рапортом своим от 16 июня того же года (№ 939) донесла в Петербург об избрании в члены миссии Донского монастыря иером. Антония (Седельникова)9. В Андрониеве монастыре архиеп. Платон нашел другого члена, иером. Алексия (Боголепова). На должность иеродиакона отыскан был в Троицкой лавре монах Израиль. Церковнослужительские и ученические вакансии замещены были учениками Московской академии и Троицкой семинарии, а именно: во-первых, учеником синтаксимы Иваном Орловым, 15 лет, сыном пономаря Андрея Степанова, Никитского сорока, Георгиевской, что в Грузинах, церкви. Другого церковника архим. Иоаким нашел в лице Семена Николаева Соколовского, города Новгород-Северского, стародубского полку, новгородской сотни, умершего казака Николая Соколовского сына10. В ученики миссии поступили: студент Московской академии из философии Егор Салертовский, сын умершего пономаря села Брутовского, бывшей Владимирской епархии, и студенты философии из Троицкой семинарии: Иван Филонов, сын умершего священника села Хаткова смоленской епархии, и Антон Григорьев Владыкин, азиатской нации, определенный в семинарию по указу св. Синода от 11 мая 1775 г. из певчих третьей станицы Суздальского архиерейского дома. Наконец, из синтаксимы сам пожелал поступить в ученики миссии певчий архиеп. Платона, Алексей Петров Попов, 19 лет, сын Петра Яковлева, священника крутицкой епархии, загородской десятины, села Очакова или Ачакова11.

Так была составлена седьмая миссия, утвержденная указом Сената в коллегию иностр. дел от 19 июня 1780 г. (№ 4542)12 и определением св. Синода от 22/25 июня того же года13. Инструкция миссии дана была прежняя от 1734 г. с небольшими поправками в пунктах II, V, VII и X14. Указом св. Синода от 6 апреля 1780 г. (№ 632) на имя Михайла (Миткевича), епископа Иркутского и Нерчинского (1772–1789), новой миссии велено было находиться в ведомстве преосв. Иркутского. Затем, определением св. Синода от 22/25 июня 1780 г., членам миссии приказано было находиться у своего начальника в надлежащем послушании и быть в готовности к отъезду. При этом, по реестру нужных вещей и книг, седьмой миссии были даны из Донского и Покровского монастырей два полных облачения (ризы для архимандрита и иеромонахов), одно неполное (третьи ризы) и два стихаря с орарями. Архимандричья шапка была выдана из Знаменского монастыря. Из книг миссии выдан был богослужебный круг, поучения на воскресные и праздничные дни и сокращенное богословие15. На основании рапорта коллегии экономии св. Синоду от 14 июля 1780 г. (№ 2131), новым миссионерам выдано было жалованье по положению от 17 янв. 1768 г. в количестве 1055 руб. 49 ? коп., на церковные потребы 50 руб., на подъем и покупку в пути дорожных припасов 500 руб., да прогонов от Москвы до Тобольска 250 руб. 81 коп., всего 1856 руб. 21 3/4 коп.16 За подводы же от Тобольска до Пекина прогонные деньги велено было отпускать из экономических доходов через иркутскую губернскую канцелярию. Дальнейшее отправление миссии было поручено иркутскому губернатору, генерал-майору Кличке17.

Определением св. Синода от 24/30 июля 1780 г. было решено дать знать указом коллегии иностр. дел, что седьмая миссия готова и к отъезду своему все исправила, что студенты напрасно теряют способное к поезду время и в Москве проживаются18. 12 августа означенного года коллегия изготовила рекомендательный лист в пекинский трибунал. Этот лист был датирован 21-м августа и того же числа апробован Государыней19. Он был следующего содержания:

“Его Величества, великих азиатских стран императора, монарха самовластнейшего, богдойского и китайского хана, верховным министрам и государственных дел управителям, в трибунале иностранного департамента управляющим.

“Ее Императорскому Величеству, всемилостивейшей Государыне нашей, благоугодно было Высочайше повелеть нам: находящихся в Пекине для отправления Божией службы греко-российского исповедания священников Николая Цвета с товарищи, а притом и учеников Якова Коркина, Алексея Парышева, Феодора Бакшеева и Алексея Агафонова, в рассуждении долговременного их там пребывания, возвратить по-прежнему в свое отечество и, на основании утвержденных между обоими великими государствами мирных договоров, отправить туда на их места новых. Почему ныне же и отправлены отсюда в Пекин три священника, из коих старший Иоаким, а два при нем младшие, Антоний и Алексей, да один иеродиакон Израиль и два церковника Иван Орлов и Семен Соколовский, да для обучения китайскому и маньчжурскому языкам ученики Егор Салертовский, Иван Филонов, Антон Владыкин и Алексей Попов. Мы о сем извещая вам, дружебно просим вас чрез сие исходатайствовать у его богдыханова величества повеление, дабы означенные находящиеся поныне в Пекине священники Николай Цвет с товарищи, а притом и церковники и ученики оттуда отпущены и до границ российских препровождены были со всякою свободностию и вспоможением. А объявленные новые на их места посланные священники — старший Иоаким и прочие со иеродиаконом, церковниками и учениками дружелюбно приняты и во все время пребывания их в Пекине по прежним примерам от двора его богдыханова величества благоволительно содержаны и в случае какого иногда от кого озлобления и обиды защищаемы были по справедливости, и как того настоящая между обеими империями соседственная дружба и упомянутые свято соблюдаемые мирные договоры требуют. Мы же во всем том полагая на вас совершенную надежду и желая вам в прочем всякого благополучия, навсегда пребываем… доброжелательные… сенаторы”.

Кроме синодальной инструкции, архим. Иоаким получил от коллегии ин. дел 24 августа 1780 г. особое наставление в семи пунктах20. В I) Была речь о жалованье, выданном впред на пять лет (ученикам на три года) рухлядью. Последняя, для удобства, должна была быть променена на китайское серебро на границе. В Иркутске миссия должна была явиться губернатору Кличке, который должен был озаботиться дальнейшим отправлениям ее21. II) “По приезде в Пекин должны вы (архим. Иоаким) будете рекомендательный об вас лист от имени правит. Сената в трибунал с переводами по-латыни и маньчжурски подать без умедления, благопристойным образом, по тамошнему обыкновению”, а для этого спросить совета у предыдущей миссии. III) Мягкую рухлядь из иркутской губернской канцелярии или вымененное на нее серебро у китайцев на границе в жалованье прежней миссии с 1777 г. выдать в Пекине и посоветовать ей поскорее выбираться в Россию. IV) Мягкую рухлядь или вымененное серебро для новой миссии употреблять в выдачу своевременно, по определенным окладам. Остатки из окладов для прежней миссии взять себе, уведомив иркутского губернатора (а тот коллегию). V) “Будучи весьма нужно, чтобы вышепоказанные, посылаемые при вас ученики в бытность их в Пекине, не теряя втуне времени, обучались китайскому и маньчжурскому языкам со всяким рачением, то и рекомендуется вам сим иметь в том за ними прилежное надзирание”. VI) “В бытность вашу в Пекине, когда будут вам представляться способы искусные, без подачи однако китайской стороне сумнительства и повода найти в вас надзорщика нарочного их дел, сведать о каких-либо в сем удаленном государстве происходящих обстоятельствах, образующих их мысли, поведение и действия правительства, можете оным содержать тайную записку для представления ее по возвращении вашем в коллегию иностр. дел, как такой, которая не может быть не любопытна по оскудевающим инако способам иметь некоторые надежные известия о тамошних происхождениях”. VII) “О пристойном вашем поведении в государстве иностранном, иноверном, и между народом, исполненным особенными умствованиями, и смотрении в том же и за свитою вашей почитается за излишно со стороны коллегии ин. дел в какие-либо входить изъяснения: довольно сказать, что чин и звание ваше и возложенное на вас надеяние того требуют, обращаясь тут (?) не только приобретение душ во Христа, но совокупно и честь государственная”.

Снабдив таким образом седьмую миссию всем, заботливое начальство со стороны коллегии ин. Дел донесло св. Синоду 4 сент. 1780 г. (№ 360), что архим. Иоаким от коллегии отправлен уже совершенно22. Но за разными проволочками миссия двинулась в путь из Москвы не раньше 14 октября 1780 г., а в Иркутск прибыла лишь 5 января 1781 г.23 Здесь архимандрит получил из губернской канцелярии вперед на свиту полугодовой оклад жалованья, ученикам же последний был выдан на год в Москве из статс-конторы. Преосв. Иркутский Михаил снабдил миссию св. миром и двумя антиминсами. К марту 1781 г. иркутский губернатор получил от китайского трибунала уведомление насчет принятия миссии, поэтому последняя 10 марта выехала из Иркутска и прибыла в Троицкосавск 25 числа того же месяца. Дальнейший отъезд ее был отложен за изнурением скота и наступившими летними жарами, хотя китайский офицер прибыл для приема миссии на русскую границу 11 июня24. Ввиду неудобства в промене рухляди на Кяхте, иркутский губернатор распорядился удовольствовать наших миссионеров жалованьем и содержанием на семь лет в виде китайского серебра, с давних времен хранившегося на русской границе. Миссия должна была отправиться на наемных лошадях и верблюдах кяхтинского купца Андрея Иконникова под предводительством прежнего комиссара Василия Игумнова25, с толмачом, актуариусом Соколовым, допущенным для практики в маньчжурском и китайском языках26. У миссии оказалось клажи на 53 пуда 28 фунтов, а тягостей в казенной рухляди, серебре и провианте 64 пуда 17 фунтов. Для всего каравана потребовалось 6 колясок, 50 верблюдов, 121 лошадь и 63 быка. За все это было уплачено (пополам в Троицкосавске и Калгане) 719 руб. 9 1/4 коп. казенных, да 161 руб. 41 1/2 собственных, назначенных для миссии. Пограничный начальник, отправитель каравана, майор Власов удержал у миссии 186 руб. 50 1/2 коп., на что жаловался потом архим. Иоаким27. По устранении разных затруднений28 миссия выступила, наконец, за границу 23 августа 1781 г. и благополучно прибыла в Пекин 2 ноября того же года. 6 ноября архим. Иоаким передал рекомендательный лист троим чиновникам трибунала, секретарю Сяну, протоколисту Го и повытчику Цинь29.

Вскоре после этого новый начальник занялся приемом от старой миссии церковного имущества. Шестая миссия передала ему остаток от своих расходов в количестве 1433 руб. 80 ? коп. Но при этом оказался недочет в некоторых вещах. Так, в сосудах, вместо показанных 1 фунт. 30 зол., оказался только 1 ф. 7 зол., в кресте архимандричьем не было семи золотников, в митре недоставало девятнадцати жемчужин. При этом случае архим. Иоаким просил св. Синод о дозволении оставить ему в Пекине два креста архим. Амвросия Юматова. Затем не оказалось двух риз, шести пар поручей, двух стихарей, епитрахили, пелен и т. п. Из церковных книг недоставало: миней праздничной и общей, триоди постной, псалтири, Нового Завета, акафистника киевского 1706 г. и рукописной богословии30. За все это было потом взыскано с архим. Николая из его имущества31. Оба православных храма в Пекине находились в это время в жалком состоянии: “В церкви Сретенской, по ветхости кровли, от течи на потолке бумажная подклейка вся сгнила, а в некоторых местах и провалилась. Церковь Никольская не только снаружи, но и внутренним иконным украшением совсем обветшала. В келиях монашеских при церкви Сретенской северная стена на полвершка, а в некоторых местах и на целый вершок отвалилась; по ветхости же кровли как монашеские, так и церковнические келии (были) весьма опасны. 12 монастырских домов32, китайцам внаем отдаваемых, находясь чрез многие годы без надлежащей починки, пришли в ветхость. Принятого остатка от прежней миссии было недостаточно для ремонта всех зданий, вследствие дороговизны леса. При этом архим. Иоаким предложил св. Синоду уничтожить безнадежный долг с некоторых арендаторов монастырских пашен33.

Наконец “при Никольской церкви, при первом свидании и в господские праздники (новый начальник миссии) видел только 12 мужчин и 2 женщины обывателей, отвыкших от исповеди и причащения. И склонить их к тому, — доносил он св. Синоду 13 мая 1783 г., — совсем почти невозможно. Да и кроме четырех известных православными христианами обитаемых домов прочие все неизвестно живут, неизвестно умирают и погребаются по китайским обрядам”[34]. К 1795 г. православных христиан в Пекине было из албазинцев 21 мужчина 4 женщины, из туземцев 10 человек[35].

Во время пребывания в Пекине архим. Иоакима “с товарищи” исполнилось первое столетие существования в Китае православной миссии. Это событие не ознаменовалось ничем особенным в жизни миссии. Члены последней, по-видимому, даже и не вспоминали о том, что вступили во второе столетие, в котором прожили десять лет. На время седьмой миссии падает составление архим. Иоакимом в 1794 г. обстоятельной описи церквам, Сретенской и Никольской, с утварью в них. Это — единственный памятник деятельности седьмой миссии при переходе ее во второе столетие своего существования. Написанная монотонным языком, означенная опись представляет тем не менее дорогие сведения о положении миссии при конце XVIII ст. Она написана в десть и состоит из 59 листов.

“Сретенская церковь, — гласит опись, — каменная, низменная, одноглавая, четвероугольная, глава деревянная обита белым железом. Крест четвероконечный прорезной. Крыша круглой черепицы[36]. У церкви от западной стороны большой квадратный рундук о трех ступенях из дикого камня, кругом обложен диким камнем, средина выстлана четвероугольными кирпичными плитами. У оного рундука — солнечные часы на кирпичной подделке, каменные, с медною стрелою; кругом оного рундука стенка на обе стороны с двумя растворчатыми дверьми[37]. Посреди сей церковной западной стены — двери растворчатые, большие, деревянные, на пятах, обиты белым железом снаружи, а внутри выкрашены красною краскою (и вне по сторонам). Вне — нутряной замок, другой — висячий, два пробоя и накладка железная. Внутри церкви — два крюка железные; извне — две бляшки железные с кольцами, по обеим сторонам — двери меньшие деревянные, на пятах, обиты белым железом; извне по две бляшки с кольцами, внутри — по одному крюку выкрашены красной краской. Внутри стены и потолок оклеены травчетой китайской бумагой, которая во многих местах прогнила. Потолок обит ревендуком, покрытым лазоревою краскою и лаком. Посреди него изображено сияние, а сверху потолка положен св. крест. От полу подзор зеленой бумаги весьма обветшал и заменен новой бумагой. В стене для укрепления — 12 столбов деревянных, кои покрыты зеленою краскою, с капителями желтописанными. В алтаре два столба выкрашены желтою краскою, потолок оклеен российскою разноцветною золотою бумагою. Стены выбелены белою известью, внизу панели выкрашены лазоревою краскою с золотыми искрами. Во всех окнах окончены слюдные в деревянных рамах. В алтаре и церкви пол кирпичный, сырчатой, простой”[38].

“В церкви царские врата сквозь прорезные и возолоченные. На них — образа: Богоматери, архангела Гавриила и четырех евангелистов в местах деревянных, резных и вызолоченных . Над ними — сень нерукотворенного образа с двумя ангелами писаны на полотне в лаковых рамах по черной земле с золотыми травами. По правую сторону — образ Вседержителя, сидящего на престоле, держащего в руке скипетр; писан на полотне. Образ Сретения Господня писан на полотне. Между образами южная дверь на петлях с защелкою, на ней образ архидиакона Лаврентия; над ней сень — образ Знамения Богоматери с двумя ангелами на полотне в лаковых рамах по черной земле с золотыми травами. По левую сторону образ Богоматери с предвечным Младенцем в руке, держащий (sic) скипетр, писаный на полотне. На левой руке Богоматери в верху повреждено. Образ Николая Чудотворца можайского писан на доске. По сторонам образ Спасителев и Богоматери с венцами сребреными и позолочеными и цатами такими же. Тако ж и Чудотворца Николая венец сребреной”[39].

“Церковь (Никольская)[40] — каменная, низменная, четвероугольная, на манер китайских домов сделанная[41]. На ней глава и крест маленькие, деревянные, обитые белым железом. Крышка по дереву покрыта черепицею круглою. С восточной, западной и северной сторон на каменных стенах положено по брусу и по бревну, на которых по две подпорки деревянные. Под кровлею с северной стороны между показанными брусом и бревнами скважина небольшая, а с полуденной стороны на каменном фундаменте стена деревянная, дощатая. При ней (церкви) паперть сырчетым кирпичом выстлана с перилами деревянными. На паперти вход с двумя степеньми каменными. Кругом церкви проход в полтора аршина мерою. Со оной паперти входится в церковь растворными дверми деревянными, решетчатыми. С той же полуденной стороны — вход в трапезу, при котором имеется рундук с двумя ступенями каменными. Двери — деревянные, на пятах, с железным замком. Из оной трапезы двои входные двери и два окошка без затворов. В оной трапезе пол мелкого кирпича; потолок — деревянный. В алтаре и церкви пол кирпичный сырчетой простой; потолок — деревянный. В алтарных, церковных и трапезных стенах для укрепления — двенадцать столбов деревянных: иные оклеены бумагою, а иные в стене закладены. В алтаре, церкви и трапезе подзор от полу — кирпича синего. Сверх оного подзору с восточной, северной и западной сторон (стены?) обмазаны известью. С полуденной же страны в алтаре, в церкви и трапезе по одному решетчатому окошку, оклеенному простою бумагою. Поперек церкви — деревянный брус; на нем две подпорки для укрепления потолоку. При ней (церкви) небольшая каменная колокольня с деревянною надделкою или фонарем, в котором помещены три разные весом колокола и два медные для звону таза”[42].

“В алтаре престол и жертвенник — деревянные. На престоле евангелие в десть выходу 1694 г., индикта 2 месяца августа[43], обложено зеленым бархатом; на верхней дске в средине — распятие Господне с предстоящими; по углам — четыре евангелиста, медные, вызолочены. Самой низкой басебной (?) работы петли и застежки медные. Крест — сребренной по дереву обложен; на нем — распятие Господне чеканной низкой работы; с верху над главою — Господь Саваоф; по сторонам Богоматерь и Иоанн Богослов. Крест деревянный; на нем литое медное распятие; по сторонам Богоматерь и Иоанн Богослов. Гробница оловянная; в ней два выдвижных ящика, с верху глава и крест медные, ветхие. В алтаре на горнем месте два деревянные ветхие креста. Богоматерь с предвечным Младенцем, с рукояткою. Над жертвенником Деисус Господа Вседержителя, Богоматери и Иоанна Предтечи, в выкрашенных рамах, ветхий. Царские врата — прорезные под серебром, которое несколько уже полиняло. На них — образ Богоматери и архангела Гавриила; четыре евангелиста; над ними — сень резная, над сенью (образ?) Господа Саваофа, в деревянных посеребренных местах. По правую сторону — образ Господа Вседержителя. Образ Николая Чудотворца, писанный на материи ветхой[44]. По левую сторону — образ Черниговской Богоматери с предвечным Младенцем. Северная дверь — деревянная; на ней изображен благоразумный разбойник. По левую сторону сих дверей — образ Богоматери с предвечным Младенцем. В трапезе находились: образ Господа Вседержителя, образ Богоматери в луне с предвечным Младенцем, образ Дмитрия Селунского, Знамение Богоматери с предстоящими, образа: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Козьмы, Дамиана, Дмитрия Селунского, Варлаама и Иоасафа царевича индийских, посреди их — образ Спасителя, по правую сторону — образ апостола Фомы, образ Спасителев, образ Богоматери с предвечным Младенцем. Над царскими дверьми — деревянный брус, на нем Господа Саваофа в средине образ, седящего на престоле, с предстоящими по обеим сторонам дванадесяти апостолов; позади апостолов — два образа Московских чудотворцев, над образом Вседержителя образ нерукотворенный. Все вышеписанные образа писаны на холсте, в деревянных рамах. Образ Успения Богоматери на дске выкрашенной”[45].

“Пред святыми иконами вместо лампад — четыре оловянные подсвечника. Четыре деревянных аналоя, покрытых ветхими шелковыми материями. Клирос — деревянный с шкафом для книг. Столик небольшой деревянный. Два кана (чана) для крещения вместо купели. При сей церкви — двор, в котором в воротах по обеим сторонам — по одной избе. Ворота деревянные растворчатые. При церкви — два покоя для приезду; между ими сени проходные вокруг всего сего дома. Стена — каменная. Впрочем все сие строение и к нему принадлежащие вещи и утварь пообветшали”[46].

Некоторые из книг Никольской церкви были современны первой церкви города Албазина на Амуре. Так, в описи о. Иоакима значится: минея праздничная и общая 1637 г., индикта 10, месяца мая; минея праздничная старопечатная (ветхая), две книги старопечатные, четыредесятницы с пятидесятницей (т. е. триоди); псалтирь выхода 1642 г. Другие книги были от времени о. Максима и первой миссии, каковы: требник 1687 г. ветхий, следованная псалтирь 1694 г. индикта 2, месяца января, апостол того же года, месяца июня, часослов один, миней месячных 12, два октоиха 1706 г., индикта 14, месяца июля, устав церковный выхода 1713 г.[47]

В библиотеке Сретенской церкви книги были уже более позднего времени от следующих миссий, отчасти же перенесенные из Никольской церкви. Так, в описи о. Иоакима упоминаются книги в десть: библия выхода 1751 г. индикта 15, месяца декабря 18 дня, библия старая ветхая 1663 г., индикта 2, месяца декабря 12 дня; две библии личных: на немецком одна, а другая на латинском языке, толковое евангелие воскресное выхода 1721 г., инд. 2, м-ца декабря; устав церковный 1733 г., инд. 11, м-ца января; следованная псалтирь 1703 г., индик. 12, м-ца октября (2 экз); апостол 1719 г., инд. 13, м-ца декабря; апостол 1733 г., инд. 11, м-ца августа; два октоиха первого и пятого гласов 1727 г., инд. 6, м-ца декабря; два октоиха 1715 г., инд. 9, м-ца октября (ветхий); триодь цветная 1714 г., инд. 7; триодь цветная 1731 г., инд. 9; триодь постная 1717 г., инд. 10; триодь постная 1731 г., инд. 9; четыре пролога на весь 1718 год, инд.. 11; четыре книги житий св. отец разного года (ветхие), да две еще на полгода, начиная от марта (ветхие же); требник 1732 г., инд. 10; служебник львовский 1691 г.; евангелие с толкованиями св. Феофилакта 1703 г., инд. 12, м-ца ноября; Кормчая от мироздания 7097 (1589г.), инд. 2, м-ца мая; Барония 1719 г.; соборник 1700 г.; Маргарит от мироздания 7150 (1642 г.), инд. 10; Беседы Иоанна Златоустого 1709 г.; Беседы его же на деяния св. апостолов 1712 г., инд. 5; Книга Иоанна Златоустого о священстве 1664 г.; Камень веры 1728/9 г.; Григория Назианзина 1665 г.; Мир с Богом 1669 г.; История Иоасафа Царевича и учителя Варлаама[48].

К церковной библиотеке принадлежало еще несколько других книг одинакового содержания. Так, были книги форматом в полдесть: служебник 1734 г. индикта 12; Новый Завет 1717 и 1763 г., Н. З. с псалтирью; Ирмологий 1732 г., инд. 10; Ефрема Сирина 1767 г.; Скрижаль (ветхая); псалтирей разных выходов (две), одна 1719, а другая 1725 г.; Служба Николая Чудотворца 1738 г.; минея праздничная 1706 г.. инд. 14; требник 1732 г.; миней месячных 12; два регламента духовных 1721 г.; о пришествии антихриста; два часослова 1706 и 1707 гг.; евангелие толковое 1703 г.; триодь постная; следованная псалтирь (ветхая); о разности православия, рукописная; рукописная богословия; ветхий служебник; евангелие напрестольное александрийской бумаги без оправы; сообразование воли человеческой с Божией, 1714 г.; ветхая псалтирь 1669 г., инд. 7, м-ца июня; катехизис ветхий 1709 и 1715 гг.; треакафист — молитвослов 1705, м-ца окт. 20 и 1712 гг.; цветная триодь1732 г., инд. 10, м-ца февр.; алфавит духовный 1710 и 1741; история о разорении Иерусалима 1723 г.; каноник 1720 г.; требник 1764 г., инд. 12; октоихи 1712 г.; Н. З. 1740., инд. 3; служебник без года выхода; Беседы Златоустого к антиохийскому народу 1775 г., инд. 11; риторика Ломоносова. Кроме того, в библиотеке находилось несколько книг таких, которые за ветхостью в эту опись не были внесены[49].

Седьмая миссия привезла с собой 20 азбук, 90 азбук с кратким катехизисом (из них 47 раздала); 67 кратких катехизисов (32 раздала); 50 псалтирей в четвертку; 77 псалтирей в 8°; 115 часословов; 8 экз. православного исповедания; благовестник; беседы о покаянии; Иоанна Лествичника; пролог без киновари в 4 книгах; поучения на все воскресные и праздничные дни; поучения краткие на каждый день во весь год; о служении и чиноположениях церковных; слова избранные св. Иоанна Златоустого; богословию сокращенную; о должности приходских священников; краткое руководство к чтению св. писания; слова св. Макария; симфонию на св. писание; Севера Сулпиция свящ. историю; псалтирь с толкованиями Феодорита Киррского; о должностях всякого христианина; свящ. историю; алфавит духовный; ифику, катехизис; о браках правоверных с иноверными; рассудка человеческого и молитву повседневного исповедания, св. Димитрия Ростовского. Сюда же принадлежали книги по описи архим. Амвросия Юматова, упомянутые в IX гл.[50]

Наконец, в библиотеке миссии был отдел иностранных книг. “Catalogus librorum latinorum et aliarum linguarum”, составленный архим. Иоакимом, указывает на следующие книги: in fol. Commentarium, in totam sacram Scripturam, in duabus partibus, Rufini Aquiliensis; in qarto: Hortus pastorum; Oeconomia divina Petri (?) in duabus partibus; Thesauri polono-latino-graeсe tom. secund.; Gospodarz Nieba y Ziemie; Confordantiae bibliorum ad antiquos et novos codices; in octavo: Prosodia Henrici Smetii medicinae; Sacra Biblia Vulgatae editionis; Officium diurnum ex decretis sacrosancti concilii Tridentini restitutum; Synonima seu dictionarium polono-latinum; Grammatica Emmanuelis Alvari; Grammatica graeca; Philosophia practica Michaelis; Grammatica Emmanuelis Alvari de institutione; Elementa puerilis; Poemata latina et graeca; Donatus latino-germanicus; Sermones funebres fratris Johannis; Gospodini Nieba y Zieme; in duodecim: Annaei Senecae ad Elucium liberalem; Orationes Nicolai Avancini; Syplementum in Quintum Curtium; Nicolai Vernuelari de arte dicendi tres libri; Alphabetum Christi; Manuductio ad coelum; Alexandri Trulliani medici duodecim libri; Catullus tribullus Propetius; Fausti Mariani; Aphorismi Confessariorum; Declinatio pronominum; Curtii Rufi de rebus Alexandri Magni; Locutio Dei; Stimulus compunctionis; лексикон треязычный — славянский, эллино-греческий, латинский; лексикон немецко-латинский и русский. Libri manuscripti: Charos ad Boristenensita in duodecim, — Proloquium in oct.; Peripathetica in oct.; Apollo in campis Parnassi sive in Bucolico Parnasso; Janus bicapitalis; Lexicon latinum; Pharus poёticus; Logica; Cursus Philosophiae Aristotelicae; Logicae disputationes; Theologia[51].

Приведенный каталог книг указывает на полное обеспечение миссии богослужебными книгами и характеризует мировозрение православных миссионеров в первое столетие их деятельности в Пекине. За исключением некоторых аномалий, вызванных выходками церковника Орлова[52], седьмая миссия жила спокойно. Упреков и презрения к русским оказываемо не было, по свидетельству члена миссии иером. Алексея[53]. До китайцев доходили сведения из Европы, напр. о взятии Очакова. Богдыхан желал мира и согласия с Россией, поэтому и китайское правительство было благорасположено к православным миссионерам[54]. Жалованье от него, месячное и трехлетнее на платье, выдавалось серебром и пшеном в первый день срочного месяца, без удержания. Русским дозволялось выезжать из подворья, куда им было угодно, как напр. вокруг Пекина вдоль стены, на теплые воды за тридцать верст и в г. Тунчжоу (за двадцать верст), где останавливались товарные суда с юга[55]. Равным образом и разные люди имели невозбранный вход в русскую миссию. Ученики разведывали о торговых делах у переводчика Юнь-чина. Их не раз вызывали в загородный дворец Юань-минь-юань для перевода иностранных бумаг[56]. В 1793 г. был в Пекине английский посол, лорд Макартней[57]. Он ездил к богдыхану в Жoхэ и домогался дозволения оставить четырех английских учеников для обучения языкам с духовной при них особой, просил также разрешить европейцам свободный проезд из Кантона в Пекин для торговли, обнадеживал насчет доставки русских товаров за сходную цену и наконец выпрашивал острова близ Кантона для поселения англичан и стоянки их судов. На все свои домогательства он получил решительный отказ[58].

Владыкин указывал еще на неприглядные черты общественной жизни того времени в Китае, на корыстолюбие и мздоимство чиновников. Провиантские магазины не имели и половины хлебных запасов; казна государственная повсюду не была цела, а разделена между большими и меньшими магистратами. По описанию иером. Алексея, высший класс общества в Пекине отличался гордостью и надменностью, а средний класс подражал им ласкательством. В характере пекинцев он отмечал черты фривольности: страсть к развлечениям, к посещениям театров и трактиров. В 1784 и 1793 гг. был сильный голод в некоторых провинциях срединной империи. Несчастный люд ел кору и листья с дерев и пожирал друг друга. Массы голодающих наводняли Пекин и с воплями продавали там жен и детей или валялись по улицам. Пекинцы же относились к ним презрительно и не помогали. Со стороны богдыхана, впрочем, принимались меры к утишению общественного бедствия в виде раздачи пищи и серебра[59].

Русские миссионеры жили вообще замкнуто. Так, иером. Алексей в своем уведомлении говорит, что “бытность в Пекине под начальством архим. Иоакима не доставляла ему способов приобретать полезных для отечества сведений”. Это было делом начальника миссии, в силу данной ему инструкции от коллегии иностр. дел. Архим. Иоаким предоставлял иеромонаху только исправлять свои служебные обязанности.

Разные новости получались из пекинской газеты да от иезуитов, посещавших начальника пекинской миссии. Китайское правительство в это время дозволяло лишь нескольким католическим миссионерам жить в Пекине и преследовало тех, которые старались скрываться в провинциях[60]. В 1784 г. четыре католических миссионера, сопровождаемые тремя китайскими христианами, были схвачены по дороге в Шен-си и в цепях доставлены в Пекин. Это обстоятельство вызвало гонение на католических христиан. Изданный тогда же указ уполномочивал китайские власти тщательно разыскивать иностранцев по провинциям и строго наказывать туземных христиан. Гонение продолжалось до 1785 г. В это время один миссионер был выслан в Пекин, один умер на дороге от жестокого обращения, пятеро умерло в тюрьме, двенадцать осталось там, не считая местных священников и их помощников. Последние клеймились и ссылались в Татарию на вечное рабство. Указом богдыхана от октября 1785 г. схваченные европейцы были осуждены на постоянное заключение в тюрьме. Но это распоряжение через несколько дней было отменено, благодаря усилиям миссионеров, состоявших на службе у китайского правительства, которые деньгами и просьбами утишили гонение и спасли своих прозелитов. Тем не менее в Пекине осталось только трое католических миссионеров, а девять покинуло Китай[61]. Впрочем, на убылые места иезуитов в это время явились в Китай и Пекин лазаристы (по декрету пропаганды от 7 декабря 1783 г.)[62].

 

 

 

 

 

 

 

 

 XII.

 

Организование и отправление в Пекин восьмой миссии. Деятельность ее.

Положение католических миссионеров и их прозелитов.

Литература: Син. арх. дело № 288 (1792 г.), № 439 (1805 г.), М. А. М. И. Д. № 529: дела, относящиеся до миссии архим. Софрония (1792–1800). Спб. А. М. И. Д. IV. 4 (1802–1804) № 1: о миссии в Пекине архим. Софрония. Там же, I. 5 (1817–1820 гг.). Сборник Куницына под 1732–1736 и 1796 гг. (в библиотеке св. Синода). Библиот. Аз. Д-та М. И. Д., № 54/24. Опись архим. Иоакима 1794–5 гг. (в архиве миссии). Архим. Софрония, “Известие о китайском, ныне маньчжуро-китайском государстве”, М. 1861 г. Колосова, “Продолжение дипломатического собрания дел” (ркп. в М. А. М. И. Д.). Филарета Черниг. “Обзор русской духовной литературы”, Спб. 1861 г., кн. 2. Тимковского, “Путешествие”, I и II. О. Даниила, четв. 49 и 50. Тв. св. отц. ч. XVIII (1859 г.). И. Н. А. “Отец Иакинф Бичурин”, Прав. Собес. 1886 г. Сибир. Вестник 1822 г.. ч. 19: о духовной миссии в Пекине.

 

Дело о перемене седьмой миссии на восьмую началось со стороны светского начальства. Как скоро в коллегии иностр. дел получено было известие о восстановлении доброго согласия с китайцами1, 10 мая 1792 г. Ее Величеством выслан был протокол Совета насчет перемены в Китае духовной миссии и посылки новых учеников для обучения в синологии. Государыня приказала “учинить о том надлежащие распоряжения и с кем надлежит сношение”. 22-го июня 1792 г. состоялся именной Высочайший указ, в котором разрешалась перемена миссии. 20 августа означенного года коллегия иностр. дел снеслась со св. Синодом2 по этому вопросу, предложив ему включить в число членов миссии троих учеников или студентов доброго поведения из московской семинарии, а четвертый должен был отправиться из коллегии3. Последующими за тем распоряжениями найдены были сначала члены, а потом и начальник миссии. 23 августа 1792 г. в св. Синод поступило прошение надзирателя петербургского воспитательного дома, Павла Каменского, который просил включить его в число студентов миссии. Он был сын священника села Каменки (макарьевского уезда, нижегородской епархии) Ивана Алексеева и родился в 1765 г.4 По окончания курса в нижегородской семинарии, он был определен 23 января 1788 г. в балахнинское народное училище наставником, потом с 1-го марта по 14 ноября 1791 г. обучался в московском университете, а 15 марта 1792 года был определен надзирателем в означенный дом. Приобщив к делу прошение Каменского, св. Синод определением своим от 23–25 августа того же года5 постановил: “для пользы казенной” собрать миссию в Казани, лежащей на иркутском тракте. В этом смысле и был послан от духовного начальства указ к преосв. Казанскому Амвросию (от 25 августа, за № 1236).  Последний 2 октября 1792 г. представил список избранных для миссии лиц6. Это были:

1)     Казанской Седмиезерной Богородицкой пустыни казначей, иером. Иессей, 46 лет, казанского наместничества, спасской округи, села Кирельского, из вдовых диаконов. Был определен в пустынь в 785 г., а подстрижен в монашество в 789 г.7.

2)     Казанской Раифской пустыни казначей иером. Варлаам, 48 лет, казанского наместничества, из церковников состоявшей при Мироносицкой пустыни приодской церкви. Сначала находился в Мироносицкой пустыни в надежду пострижения в монашество, а из нее переведен в 788 г. в казанский Зилантов Успенский монастырь, в котором 13 сентября 791 г. пострижен в монашество, а из него переведен в 792 г. в Раифскую пустынь8.

3)     Казанской Седмиезерной Богородицкой пустыни иерод. Вавила, 43 лет, казанского наместничества, свияжской округи, села Нового, из вдовых диаконов. Определен в пустынь в 788 г., а в монашество пострижен 20 декабря 791 г.9

4)     Ученик реторики казанской духовной семинарии, Василий Богородский, 20 лет, казанского наместничества, свияжской округи, села Нижнего Услона, умершего свящ. Трофима Дмитриева сын. Взят был в семинарию в 790 г. В списках отмечен: “понятия не худого”. Назначен был в церковники миссии10.

5)     Ученик реторики казанской семинарии Козьма Каргинский11, 16 лет, казанского наместничества, чистопольской округи, пригорода Старошешминска, дьячка Назара Андреева сын. Назначен был в церковники миссии.

6)     Богословия студент и учитель информатории в казанской духовной семинарии, Карп Круглополов, 20 лет, уфимского наместничества, мензелинской округи, села Круглого Поля умершего священника Ильи Дмитриева сын. Поступил в семинарию в 782 г. В списках отмечен: “понятия хорошего”. Был предназначен в студенты миссии.

7)     Студент казанской семинарии Стефан Липовцев, 22 лет, самарского наместничества, самарской округи, села Липовки священника Василия Петрова сын. В семинарию был взят в 783 г. В списках отмечен: “преизрядного понятия”. Назначен был в студенты миссии.

8)     Студент казанской семинарии, богословия ученик Иван Малышев, 22 лет, казанского наместничества, козмодемьянской округи, села Ишак диакона Евфимия Федорова сын. Назначен был в студенты миссии12.

 

 

Что касается кандидата в начальники миссии, то преосв. Казанским Амвросием намечен был симбирского Покровского монастыря игумен Еразм, 42 лет, постриженный в монашество 26 ноября 786 г. в Седмиезерной пустыне. Но этот кандидат не был утвержден св. Синодом, который определением своим от 24–26 января 1793 г. признал достойным и способным на означенную должность иеродиакона Софрония (Грибовского). Он был по происхождению малоросс, а по образованию на половину киевлянин, на половину москвич. В киевской академии он обучался с низших классов до философии, а с 1782 г. переехал в Москву для обучения медицине и поступил в московский гофшпиталь. Но по несклонности своей к врачебной науке, скоро вышел из гофшпиталя и вступил в Молчанскую Софрониеву пустынь, где постригся в монашество, а потом в 1787 г. перешел в Москву и был принят в московскую духовную академию. С 1790 г. он состоял при церкви московского университета для преподавания обучавшемуся в нем юношеству проповеди слова Божия13. По указу св. Синода от 27 января 1793 г. (№ 103), данному митр. Новгородскому Гавриилу, Софроний был произведен 27 января в иеромонаха, а 30 января в архимандрита14.

После этого состоялось определение св. Синода от 24–31 января (подписанное 7 февраля) 1793 г., которым был утвержден состав новой миссии и определен штат ее на основании Высочайше конфирмованного доклада комиссии о духовных имениях от 17 января 1768 г. (в 1700 руб.). При этом официально назначен был для миссии прежний семилетний срок пребывания в Пекине. Членам миссии была поставлена на вид обязанность повиноваться своему начальнику, который по предыдущим примерам подчинялся юрисдикции ближайшего иркутского преосвященного15. Инструкция для миссии дана была прежняя, с некоторыми изменениями против старой от 1734 г.16 Так в ней прежде всего был изменен тон, который вместо третьего лица единственного числа поставлен во втором множественного17. В первом пункте было внесено следующее требование: “врученную вам паству стараться не допускать до дел предосудительных, дабы тем не подать случая к порицанию российской нации, не употреблять непристойных и предосудительных одежд и монашествующим не бриться” (по примеру католиков?)18. Второй пункт был заново формулирован в таком виде19:

“Сначала приезду в Китай прилагать старание, чтобы научиться их (пасомых) языком говорить, дабы возможно было при удобных случаях внушать им внятно истины Евангелия. Призывать же к благочестию, сколько возможность допустит, и в том тщание свое прилагать по образу евангельской проповеди, со всяким усердием. И учение преподавать из одного евангелия, деяний и посланий апостольских, не отягощая обращаемых разума, яко во младенчестве веры еще сущих, преданиями, кроме самых нужнейших и ко основанию веры служащих догматов. И в сем случае наблюдать следующий порядок. Доказывать: 1) бытие Бога, Его величество и совершенства, силу и премудрость в создании света; 2) бессмертие души, и что они за добрые дела награждены будут вечным блаженством, а за злые подвергнут себя суду Божию; 3) закон; 4) преступление человека; 5) нужду искупления и освобождения от строгости правосудия Божия; 6) нужду в Спасителе и оправдании. 7) О церкви и тайнах. В изъяснении всего того поступать с такою осторожностию, чтобы, не внушивши и не уверивши об одной истине, к другой не приступать, а стараться каждую из оных часть столько изъяснить, чтобы последующая была заключением предыдущей. В изъяснении закона внушать наиболее: а) Бога любить и почитать всем сердцем; б) идолов отвращаться и вовсе забыть; в) имя Божие вспоминать с почтением и ни в какой ложной клятве не призывать; г) родителей своих любить и почитать; д) в церковь в воскресенье и в праздничные дни ходить молиться с благоговением и слово Божие слушать со вниманием; ежели же что не дозволит быть в церкви, в то время молиться в домах своих; е) любить ближнего, т. е. не обидеть его ничем, не оскорбить печалию и никакой болизни ему не приключить, а толь наипаче не убить его на смерть; напротив делать ему, сколько возможно, добро, также и своего живота беречь, разумея, что не имеет человек власти, по слову Божию, сам себя убить; притом научать, чтобы не пьянствовали и были бы трудолюбивы; ж) сохранять верность и чистоту как в супружестве, та и кроме супружества; з) ни у кого ничего не отнимать, а тем паче ни у кого и ничего не красть, а все желаемое стараться приобресть своими трудами; и) ни на кого ни в чем не клеветать, не лгать и не обманывать; й) ничьему имению не завидовать и ничего чужого себе не желать; к) и что веру соблюсти без исполнения заповедей Божиих невозможно; л) о иконах святых поучать, чтобы они (пасомые) их не боготворили, а почитали только изображением, чрез которое на память приводится имя того, кто на них написан, и для того, взирая на них, понимали бы, что поклоняются не образам, но тем, кто на них написан.

Сего на первый случай обращающемуся ведать довольно. Все же сие предлагать на рассуждение добровольное, отнюдь не угрожая ничем, ниже приводя к тому насилием каковым-либо. Что ж касается до преданий, яко то чтения по вся дни многих молитв, соблюдения во всякой неделе постных дней, а во всякой части года постов многонедельных, о том за первой случай упоминать, а отнюдь их не принуждать. Разумнейшим объяснять наипаче сие: что вера в Бога и Спасителя есть первейшее христианства основание, что церковные учреждения и сохранение постов спомоществуют вере истинной, и что впрочем хранение десяти заповедей есть самая главная добродетель, сопутствующая христианству, и никак и никогда не отделима от веры. К соблюдению же поста в страстную неделю, сколько возможно, поучением и увещанием приводить, ибо и св. апостол Павел делал в сем случае снисхождение. Да никто же, пишет к Колосянам (II, 16), вас осуждает о ядении и питии, или о части праздника. И к Римлянам (XIV, 20): чистым вся чиста, а пресекает в сем случае для их же соблазна: но зло человеку претыканием ядущему. А как между таковыми, каковым проповедывать вы должны, сие снисхождение без соблазну их быть может, то, при обращении их, принуждения к постам не делать, а достигать сего терпеливым увещанием и ожиданием. Здесь разуметь надобно, что когда в первые основания веры Христовой из их иноверных кто духом и истиною войдет, тот и сам преклонится к соблюдению всех преданий и церковных обрядов. Ежели же по принуждению только будет сие исполнять, то строгое тут взыскание паче их устрашит, яко не приобыкших к разбору пищи. Словом: в сем поведении последовать должно тому же св. апостолу Павлу, который новообратившихся, яко еще слабодушных, отнюдь от их прежних обрядов, не противных христианству, вдруг не отводил, но лишь толковал им, чтобы они их за правило веры не почитали.

Сверх сего учения никаких суеверий, пустых рассказов, ложных чудес и откровений не прибавлять, и ничего, чтó св. писанием не утверждено не проповедывать. По каковом им наставлении и св. крещения сподоблять, да и потом, внушая им, сколько возможно чаще, вышеизображенное учение, увещевать, чтобы они в прежние мольбища свои не ходили и идолам не поклонялись, вспоминая им от св. писания, како Господь Бог жестоко и многократно казнил род жидовский за то, что они, оставя Бога, спасающего их, поклонялись идолам”.

Третий пункт в новой редакции начинается так: “по принятии в законе иметь осторожность, чтобы не действовал к тому интерес, а паче всемерно стараться подавать пример добрых дел, ибо худым примером не только прекратится обращение в христианство, но и обращенные могут совращаться. Не принимать того, в ком обращение не происходит от искреннего усердия”. Седьмой пункт в вопросе о непослушных членах давал следующие гуманные наставления20: “с преступающими же долг звания своего и о благожитии своем нерадящими, в пьянство, бесчиния и прочие непорядки уклоняющимися, поступать вам, архимандриту, без послабления, и во первых делать им надлежащие увещания и выговоры при прочих вам подчиненных, и другие служащие к исправлению их употреблять средства. Если же и затем кто из них не исправится, такового смирять содержанием на хлебе и воде, по рассмотрению вашему, а церковников и учеников хотя наказывать и строжае, однако не предосудительным образом, и сие делать с согласия прочей братии ведомства вашего, имея всему тому особую записку за общим рукоприкладством. Если же в ком все сии средства не воздействуют, таковому угрожать высылкою в Россию для поступления с ним по узаконениям, как с противником власти своей. А когда и засим надежды в нем к исправлению не усмотрится, то в таковой уже крайности и действительно его выслать в Россию, представя преосвящ. Иркутскому предварительно для донесения св. Синоду о всех такового пороках и употребленных к исправлению его средствах”. Девятый пункт гласил: “ежели когда какой-либо случай дозволит вам архимандриту с иезуитами или другими римско-католицкими духовными, в Пекине пребывающими, где видеться, или быть в компании: то вам, архимандриту, поступать с ними ласково, но притом осторожно, и в дальние разговоры, а наипаче в прение о вере и законе с ними не вступать”. Наконец, десятый пункт предписывал: “в пути и во время пребывания вашего в Пекине никаких непристойных и до звания вашего не касающихся разглашений не чинить, под опасением неопустительного по указам штрафа. А ежели что в государственных делах подлежать будет тайности, оного отнюдь в партикулярных письмах не писать, а поступать в том, как состоявшийся в 1724 г., 13 генваря Государя Императора Петра В. указ повелевает”21.

12 мая 1793 г. архим. Софроний обратился в св. Синод с прошением о необходимости для библиотеки миссии иметь, кроме церковного круга, и некоторые поучительные св. отцов книги с толкованиями на св. писание. Определением св. Синода от 13–16 мая было постановлено выдать новой миссии: благовестник, беседы о покаянии, Иоанна лествичника, пролог, поучения на все воскресные и праздничные дни, краткие поучения на каждый день года, о служении и чиноположениях церковных, слова и беседы Златоустого, богословие сокращенное, о должностях приходских священников, краткое руководство к чтению св. писания, слова св. Макария, симфонию на св. писание, Сулпиция Севера св. историю, псалтирь с толкованием блаж. Феодорита кирского, алфавит духовный, ифику, катихизис, творения св. Дмитрия ростовского22 и т. п. Члены миссии, со своей стороны, запаслись необходимыми книгами, сообразно со степенью развития каждого из них23. Снабжением книгами закончились заботы о миссии св. Синода, который затем передал ее ведению коллегии иностр. дел.

Последняя со своей стороны не преминула снабдить начальника новой миссии наставлением в семи пунктах24. Это наставление было сходно с прежним, данным архим. Иоакиму Шишковскому25. Прежде всего, коллегия ставила на вид архим. Софронию трактат 1728 г. и пятую статью его, узаконившую периодическую посылку в Пекин миссий с учениками. Упомянув о составе предыдущей седьмой миссии и настоящей восьмой, коллегия в 1) пункте наставления посоветовала начальнику последней держаться прежней практики в именовании себя старшим священником. 2) Содержание миссии оставлено было прежнее, определенное указом от 17 января 1768 г.26 Оно должно было выдаваться вперед мягкой рухлядью, на сколько лет заблагорассудится, через иркутского губернатора. При этом постановлялось доплатить прежней миссии недополученное содержание. Архим. Софроний должен был ехать в Казань, где принять от преосвященного Амвросия свиту и получить там от губернатора, князя Баратаева, содержание за год вперед, после чего неукоснительно отправиться в Иркутск и явиться к местному губернатору Пилю. 3) Рекомендательные листы с переводом на латинский язык подать в трибунал через посредство прежней миссии. 4) Выдать казну или рухлядь в жалование прежней миссии, которая должна была поспешить выездом в Россию. 5) Начальник новой миссии должен был выдавать жалование членам по третям, причитая и остатки к общей сумме. 6) Ученики должны были прилежно обучаться языкам, для чего начальник миссии обязывался бдительно надзирать за ними. 7) “В продолжение бытности вашей в Пекине, говорилось в конце наставления, когда будете находить способы удобные (без подачи однако же тамошнему правительству сомнения и повода видеть в вас себе надзорщика) к разведыванию в сем удаленном государстве как о состоянии его, так и о делах и жизни обитающих в нем народов, — то особливым долгом вашим будет не упускать вести скрытным образом описания оному, для представления по возвращении вашем в коллегию иностр. дел, ибо оно (китайское государство?) не может быть не любопытно и не нужно (?), по неимению средств к получению иначе достоверных известий о тамошнем политическом народа состоянии и происшествиях”.

Выехавши из Петербурга 14 мая27, архим. Софроний 15 сентября 1793 г. явился в Казань28, где всем членам в консистории прочитан был указ св. Синода о повиновении их начальнику миссии и о наблюдении порядочного поведения. В этом члены миссии дали подписку, после чего 29 сентября все вместе отправились в дальнейший путь29. В Иркутск миссия прибыла 31 января 1794 г. и разместилась в доме преосв. Вениамина30. Здесь в апреле месяце один из членов миссии, Петр Каменский, подал прошение начальнику миссии31, насчет неспособности своей к изучению китайского и маньчжурского языков “в рассуждении 29-летнего своего возраста” и умолял уволить его от поездки в Пекин еще вследствие смерти брата и его семи сирот, требовавших надзора и попечения. Св. Синод, определением своим от 19 июня 1794 г. не нашел со своей стороны препятствий к удовлетворению просьбы Каменского, только при этом выразил свое опасение, что при исключении Каменского могли встретиться затруднения с листом в трибунал, где стояло имя Каменского32. Указом на имя преосвященного иркутского (от 3 июля 1794 г. № 926)33, ему поручено было подыскать нового члена34. Коллегия иностр. дел со своей стороны также согласна была уволить Каменского, но при этом требовала от него возврата 100 руб.35 Последнее обстоятельство заставило Каменского переменить свое решение и он остался в членах миссии. После этого, начались сборы в путь. На основании Высочайшего рескрипта от 16 августа 1793 г., на имя иркутского губернатора Пиля, жалование миссии предположено было выдать на три года вперед. Но архим. Софроний просил через коллегию36 выдать ему содержание на семь лет вперед, по примеру прежней миссии архим. Иоакима, которая и после того 5 лет не удовлетворялась жалованием вследствие затруднительности в доставке его. Начальство на этот раз не нашло возможным удовлетворить просьбе начальника миссии. Дальнейшие сборы ее в путь продолжались до сентября месяца.

На основании показаний “путевого журнала о следовании свиты и учеников в 1794 г. в Пекин”37, к миссии были прикомандированы: пристав В. Игумнов, толмач В. Новоселов, за писаря иркутский мещанин Ф. Щегорин и три конвойных казака, подрядчик кяхтинский мещанин А. Якимов с пятнадцатью работными. Всех со свитой набралось тридцать два человека. Для них и под тягости было запасено: “210 лошадей, 40 верблюдов, 62 быка (на пищу), а всех 312 скотин”38. По исправлении всех своих надобностей, миссия собралась в путь 2 сентября39. В субботу “по утру в 12-м часу отправилась оная свита из Троицкой Савской крепости на 6 повозках, тягости же оной — на 30 телегах (370 пудов) и 12 верблюдах. Дошедши до кяхтинской торговой слободы, остановилась. А между тем господа секунд-майор П. Налабардин обще с приставом Игумновым и поручиком Тютриным, прибыв в китайские Наймачины в дом заргучея, где был китайский пристав Келой с бошком Уфу, были приняты ласково”. Игумнов заявил о следовании миссии в Пекин по соседней обоих государств дружбе и подал заргучею проезжий лист40. После этого началось угощение, а затем состоялись и проводы. Путешественников выехали проводить пограничный комиссар П. Игумнов, за комиссара И. Игумнов, шесть лучших кяхтинских купцов и двадцать казаков с братскими бурятами41. Путь следования миссии по Монголии был обычный: поднимались утром в 7–8 часу, переходили несколько верст и останавливались в 3–4 часа по полудни для отдыха и ночлега, а иногда для подковки скота и починок телег42. “С Кяхты до Калгана в степи вся свита и конвойные довольствованы (были) по ведомствам китайскими и монгольскими приставами дровами (аргалом); нигде скудости не имели, не так как в прежние двукратные пристава Игумнова походы происходило. Еще на каждом стану от Урги давано духовным и ученикам для зимнего студеного воздуха по две юрты”43. 15 сентября миссия прибыла в Курен (Ургу), откуда выехала 20 числа44. 2 октября выпал снег, вследствие чего нужно было произвести подковку быков, подшивку верблюдов и пустить другим скотам кровь45. В этот день на встречу миссии прошел китайский караван из Калгана в Кяхту на ста семнадцати телегах. 7-го октября встретились развалины древнего монгольского строения у колодца Ганца-суму46. С 9 октября началась безкормная дорога47. 3 ноября за чрезвычайной бурей со снегом была дневка в Урготу48. 12 ноября миссия прибыла в Калаган, где 17 числа того же месяца выдано было подрядчику Якимову 1141 ланы за доставку свиты и каравана до Калагана49. В Пекин миссия добралась 27 ноября50, совершив свой путь почти три месяца.

После обычного представления трибуналу сенатского листа, было приступлено к открытию торга51.

“1 декабря 1794 г., с согласия обоих начальников миссии казенная мягкая рухлядь, отпущенная для промена на китайское серебро, была разобрана по добротам и разным ценам, из которой (рухляди) 1-й и 2-й партиев несколько лучших бобров, также 1-й партии лисиц сиводушек и красных несколько было отобрано с тем намерением, чтобы наперво об них не сказывать и для промены не казать (китайцам), а показывать пониже тех доброт выбойную рухлядь, разделяя бобры на 5 сортов, каждый сорт по неравной цене. 24 февраля 1795 г., будучи в собрании обеих духовных свит, их высокопреподобия отцы архимандриты Иоаким и Софроний, также иеромонахи со студентами, вообще с приставом Игумновым единогласно о продаже всей казенной мягкой рухляди положили нижеследующее согласие: как обоим оным свитам довольно известно, с самого прибытия в Пекин, едва не каждый день приходили китайские купцы к приставу Игумнову торговать означенную рухлядь, из которой только купили 130 лисиц сиводушек, да 73 песца, против кяхтинской купецкой оценки с небольшой прибылью”. Прочая рухлядь: бобры, лисицы, белки и проч. продана была за 3051 лану, 9 чин, 3 ли (5188 р. 23 коп.). Наличными было получено 2051 лана, 9 чин, 3 ли, а на остальную сумму покупщик выдал расписку52. Несколько бобровых и собольих кож лучшего качества было передано начальнику восьмой миссии в счет жалованья для членов последней. В том же 1795 г. архим. Софроний эту мягкую рухлядь продал за сходную цену торговавшему на Кяхте купцу Лю-сю-джоу. Вместо серебра китайский коммерсант выдал “крепость на богатый дом и верющее письмо”, но затем не представил к сроку должной суммы. Это обстоятельство доставило много хлопот начальнику миссии, который сделал еще другую ошибку, отдав за проценты 2200 руб. церковных денег. Должник, занявший эту сумму, бежал. Лишь спустя долгое время архим. Софроний взыскал деньги через китайский трибунал53.

После распродажи рухляди начались сборы старой миссии в обратный путь. Из ее прежнего состава к тому времени оставалось в живых пять человек, а прочие члены сошли со сцены. Иером. Антоний скончался 29 декабря 1782 г., студент Иван Филонов умер 8 сентября 1792 г., иерод. Израиль преставился 6 февраля 1795 г. (47 лет), Егор Салертовский помер от чахотки 18 мая 1795 г. (37 лет)54. Страдая от нездорового климата, член новой миссии Карп Круглополов 4 апреля объявил в прошении свою неспособность к обучению языков и просил уволить его по болезни в Россию55. Неизлечимость его болезни была подтверждена китайским учителем и католическим миссионером Иосифом Бернардом. “11 апреля оба начальника миссии и пристав имели согласие по данной просьбе Круглополова” и решили отпустить его в Россию, а на вакантную должность ученика определить толмача Василия Новоселова, оказавшегося способным и пожелавшего остаться в Пекине56. После этого архим. Софроний принял от пристава Игумнова остаток рухляди (бобров и соболей) вместо жалованья, по предписанной цене на 2306 лан (около 4000 руб. сер.)57. Затем старая миссия и пристав простились с католическими миссионерами, снабдившими Игумнова разными россказнями. Переводчиком в беседах пристава с иезуитами был ученик Антон Владыкин58. 21 мая старая миссия выехала из Пекина. Архим. Иоаким ехал на лодзе (муле). К вечеру того дня путешественники наши прибыли в г. Юйлинь. 23 мая в 11 часу утра архим. Иоаким найден был в своей постели мертвым. С вечера он сам разделся и разулся, а утром кашлял. Извещенный об этом происшествии, управитель г. Юйлиня приказал китайскому эскулапу осмотреть скончавшегося. Врач определил “внутреннюю болезнь”. После этого смертные останки были погребены у городской стены, с западной стороны, вправо от проезжей дороги, на возвышенном месте59. 25 мая скончался от горячки (в Цзи-минь-е) еще член седьмой миссии, ученик Алексей Попов. Его похоронили на южной стороне г. Юйлиня, у городской стены, влево от проезжей дороги, на горочке60. После этого миссия без особых приключений добралась до Урги, где управители одобрили познания ученика Антона Владыкина61. 23 июля русский караван прибыл в Кяхту62. Из числа членов седьмой миссии, иером. Алексей Боголепов получил настоятельство в одном монастыре и скончался после 1809 г.63; причетник Семен Николаев Соколовский был определен священником в Нарву[63]. Ученик же Антон Владыкин представил коллегии иностр. дел, обстоятельный рапорт (от 12 ноября 1795 г.) и содержательную записку (от 3-го апреля 1796 г.)[64] вместе с планом Пекина и всего китайского государства с мунгальской землей. Этот план был составлен католическими миссионерами на китайском и маньчжурском языках при богдыхане Цянь-луне (1736–1796). Владыкин добыл его от одного офицера из библиотеки ханского племянника Юн-вана[65]. Что касается вернувшегося ученика Карпа Круглополова, то коллегия иностр. дел 1 мая 1796 г. препроводила его при своем доношении в св. Синод, который указом своим от мая того же года (№ 906) передал его в ведение казанского преосвященного[66].

Рапортом своим от 5 мая 1795 г.[67] архим. Софроинй донес св. Синоду о принятии от начальника седьмой миссии наличных вещей в надлежащей исправности. В церковной описи оказалось: сорок три ризы, двадцать один подризник, двадцать девять епитрахилей, восемь палиц, десять поясов, двадцать один стихарь, тринадцать орарей, одиннадцать пар поручей, семь облачений на престол и жертвенник, двадцать три пелены, двенадцать воздухов, три чаши с сосудами, четыре напрестольных евангелия, пять крестов, две митры, три наперсных креста. В приходо-расходных книгах старой миссии, представленных св. Синоду, остальной церковной суммы значилось 2810 р. 22 коп., которые и поступили в распоряжение начальника новой миссии[68]. Церковных дворов считалось двенадцать, да был еще один, тринадцатый, в закладной бывшего церковного старосты Ивана Юфы. Последний дал на этот дом два заемных письма, которые 13 мая 1801 г. были возвращены ему по внесении им в церковь занятых денег в количестве 100,000 чохов (200 руб.)[69]. Наконец, церковных пашен было по прежнему пять. Христиан при седьмой миссии оказалось тридцать человек мужеска пола и четыре — женска. Из числа их двадцать пять было потомков албазинцев (двадцать один мужч., четыре женщ.), остальные были — крещеные китайцы из ближайших к Пекину деревень: Хэсиву — четыре человека, Шань-дун — один, из Сань-хэ-сянь — один и из И-хань-цун — два[70]. В том же рапорте от 5 мая 1795 г. архим. Софроний представил св. Синоду свое недоумение, какое объявил ему и предместник его архим. Иоаким, насчет обращавшихся из язычества в св. веру: “понеже китайцы с великим трудом сносят холодную воду, по причине здешнего климата, то не будет ли благоугодно вашему святейшеству повелеть, в случае обращения их во св. купель, присоединять нужное количество теплой воды?” Указом св. Синода от 12 мая 1796 г. (№ 921) на имя преосв. иркутского Вениамина было разрешено нагревать воду при крещении[71]. При этом духовное начальство приказало начальнику восьмой миссии отправлять ежегодно рапорты к преосв. иркутскому, чего при архим. Иоакиме не делалось по неимению оказий.

В донесении своем св. Синоду от 20 августа 1798 года, посланном через Макао вокруг Азии и Африки в Португалию[72], архим. Софроний писал следующее: “принявшие крещение албазинцы и природные китайцы не только не исповедаются и не причащаются, но, не зная российского языка, и в церковь не ходят, ибо природные албазинцы ныне не токмо христианскую веру, но и российский язык давно позабыли. Хотя же в данной из св. Синода инструкции архимандриту и предписывается учиться ему говорить по-китайски, однако уметь только говорить, не зная ни читать, ни писать по-китайски, для новообращающихся очень недовольно, а нужно по крайней мере уметь читать и оное понимать. Да хотя бы он, архимандрит, и научился китайскому языку, однако без помощи прочих священнослужителей, составляющих миссию, показать успехов не может, а находит к сему следующие способы”. О. Софроний предложил проект учреждения при Успенской[73] (Никольской) или Сретенской церкви школы для изучения китайского и русского языка албазинцами[74]. “В школу набрать ограниченное число учеников, кои не более бы были (учились) 5-ть лет или и меньше, ибо возрастшие и старые вступают в христианский закон для одной токмо прибыли. На содержание сей школы положить и денежную сумму, поелику убогие отцы, не имея способов содержать на собственном коште своих детей, охотно станут их для обучения отдавать в оную школу, в которой учителями быть в российском и китайском языках архимандриту, иеромонахам и иеродиакону, коим для сего обучения ходить в класс, как у иезуитов заведено, по часам, имея повеление, кому какую точно в учении часть занимать”. А посему к сей должности назначить всех священнослужителей из учившихся в семинарии и притом молодых людей, которые были бы способны учиться китайскому языку и начинали бы учиться ему еще в России. Новоприезжаюшие россияне, не зная ни наречия, ни обычаев китайских, подвергаются осмеянию и презрению. Чтобы избежать этого, архимандрит Софроний считал нужным оставлять православных миссионеров в Пекине на пятнадцать лет.

В донесении своем св. Синоду от 12 октября 1798 г.[75] архим. Софроний жаловался на небрежное и презрительное отношение к нему пекинского трибунала, куда ему приходилось обращаться с просьбами, на обманы и воровство китайской прислуги, на шпионство ее, и донесение о том, чтó происходило в русской миссии. Раздражение архим. Софрония простерлось и на самое название представителя православной миссии в официальных бумагах, ламой. Это название, по объяснению досужих друзей Софрония, католических миссионеров, было презрительно, поэтому он просил писать его другим именем. Далее, Софроний не нашел в Пекине никаких пособий для учеников. Прежние ученики, по его словам, новым ничего полезного не оставляли, но все забирали с собой в Россию. Казенные учители приезжали через два или три месяца и скоро возвращались домой. Поэтому архимандрит в 1796 г. нанял на церковные деньги частного учителя и завел казенную библиотеку[76]. В том же донесении своем Софроний напомнил начальству, что “по окончании определенного для житья в Пекине времени весьма нужно вывозить в Россию членов миссии, потому что от скуки приходят в уныние и впадают в слабости, а от сего умирают”. При этом начальник миссии снова возобновил ходатайство насчет прибавки жалованья только одному архимандриту, для прочих же членов миссии, равно как и для учеников, он не считал прибавку нужной. В донесении своем от 27 ноября 1801 г. Софроний писал св. Синоду о новых нуждах миссии: о порче церквей от дождей в июле месяце. Трибунал же не принимал на себя поправок. Для Сретенской церкви требовалось сделать новую главу, при чем нужно было купить меди не менее, как на 168 руб., кроме дерева и материалов. Для церковных и келейных окон требовалась слюда, потому что старая не годилась. Дворы и пашни, по мнению Софрония, полезно было продать по многим причинаам (между прочим по хлопотливости надзора за ними и частым починкам). В заключении начальник миссии просил ассигновать 6000 руб. для каждой миссии в качестве экстренной суммы на поддержание подворья в течение семи лет.

Озаботившись просьбами начальника пекинской миссии, начальство в 1802 г. обратилось в прежнему ученику миссии, Антону Владыкину, служившему в Петербурге переводчиком, и предложило ему 10 вопросных пунктов[77] следующего содержания:

“Государственной коллегии (иностр. дел) нужны от Антона Владыкина сведения, по указу св. Синода[78]:

1)     об албазинцах: много ли их там и вольные они или казенные и не употребляются ли от тамошнего правительства в какой род службы, и в какой именно?

2)     О манжурском слове лама: чтó оно прямо значит в переводе на российский язык; не имеет ли в себе другого знаменования, кроме священнослужителя, и какое именно, и подлинно ли сие название презрительно в Китае и почему?

3)     О обстоятельствах, какие могли в Пекине побуждать жительствующего там российского архимандрита иметь письменное сношение с тамошним трибуналом, и не может ли он обойтись без оного?

4)     О находящихся там же при духовной свите учениках: могут ли они при выезде в свое отечество оставлять какие-либо пособия для новых учеников к приобретению нужных на первые случаи познаний в китайском и манжурском языках, и какие именно?

5)     О учителях, определенных от китайского правительства для обучения тех учеников тамошним языкам: из служащих они, или из вольных, и имеют ли от казны особое за исправление сей должности жалованье, и сколько; почему для обучения приезжают только однажды в два и три месяца, и так ли оное было и прежде?

6)     Относясь ко времени, в которое находился в Пекине г. Владыкин, можно ли находящимся ныне там ученикам содержаться определением от казны Его Величества жалованьем, или нужно и им сделать некоторую прибавку, равно как и архимандриту российскому, там жительствующему?

7)     О церквах российских в Пекине, из коих одна в посольском доме, а другая где именно и от россиян построена, или от тамошнего правительства, и для кого?

8)     О дворах, принадлежащих к российской церкви: сколько их именно; при церкви ли они состоят, или отдельно построены, и так ли ветхи, что развалинами подлинно делают безобразие, а через то и нарекание?

9)     Также о пашнях, к той церкви принадлежащих: казенные они или нет, от россиян приобретены на собственные деньги; много ль их и велики ли они, чего в покупке стоили, и почему от них нет никакой пользы?

10)Подлинно ли у китайцев строение домов дорого и делается толь слабо, что дважды в год нужно производить починку? Из какого материала обыкновенные их дома строены, и что причиною к толь слабой там стройке домов, и о прочем, чтó г. коллеж. ассессор Владыкин по содержанию того указа и по знанию тамошних  обычаев и обстоятельств приметить может”.

В июне 1802 г., Владыкин представил начальству следующее донесение, в десяти же пунктах[79], где критически отнесся к мнениям архим. Софрония и во многом исправил поспешные его заключения.

1)     После взятия Албазина в 1684 г. (неточно), казаки были записаны в маньчжурскую дивизию и образовали особую роту. Некоторые из албазинцев были в штатской, прочие в военной службе. Число действительных потомков простиралось в то время (в конце XVIII стол.) до шестидесяти душ.

2)    Слово лама значит “духовный”. Честный и умный лама уважается. Правительство жалует лам чинами и дает им содержание[80]. Китайцы хулят миссионеров за безбрачие.

3)    Архимандрит не имел письменных сношений с трибуналом. Последний назначает пристава к российскому подворью; с этим приставом и имеет сношения начальник миссии. Полезна дружба с приставом, от которого зависит наблюдение за исправлением посещением китайскими китайскими учителями учеников миссии. Ему же поручено и наблюдение за русскими.

4)    Пособий нельзя оставлять для новых старым ученикам, потому что они необходимы последним. Новые от прежних могут только научиться читать и писать по-маньчжурски и узнать несколько китайских слов для разговора. Так было в 1781 г., когда Владыкин с товарищами учились от Бакшеева и прочих. Необходимо снабжать учеников еще в России книгами, переведенными с тамошних языков на российский и касающимися до познания китайского государства. Нужны для них лексиконы и первоначальные книги с переводами. Некоторые книги были переведены Владыкиным при учрежденном коллегией училище китайского и маньчжурского языков, кроме того им же была составлена маньчжурская грамматика, по примеру краткой российской грамматики. А из лексиконов имелись: 1) полный маньчжурский с российским переводом, 2) краткий российский, с китайским и маньчжурским переводами[81] и 3) китайский, в котором по маньчжурскому алфавиту были собраны китайские буквы; перевод же сделан маньчжурский, дабы учащиеся более могли затвердить маньчжурских слов. “Впрочем небесполезно, думаю, ученикам иметь знакомство с европейскими миссионерами, также учителями и учениками учрежденного в Пекине российского училища, в котором 4 учителя из манджур обучают 24 человека их же нации российскому и манджурскому языкам. Ученики оного училища, сверх производимого им деньгами и натурой жалованья, имеют казенный стол и все принадлежности к учению, и сверх сего в отличие от других даны им шишки (шарики) для ношения на шапках и шляпах, яко знак чиновных, каковые и всем прочим тамошним чиновникам жалуются по классам. А чтобы российские ученики прилежнее обучались тамошним языкам и видны были их успехи и знания, то нужно при отправлении их в Пекин назначать от государственной коллегии иностр. дел две или три книги им для перевода, с предписанием представлять оные в коллегию по возвращении”.

“По 5-му пункту о двух учителях, определенных от китайского правительства, доношу, что они из чиновников, служащих в коллегии Академии Наук. За сие обучение не получают никакого особого жалованья и в мою бытность в Пекине обыкновенно приезжали от 4-х до 5 раз каждый месяц. А что ныне они толь редко стали ездить, то не происходит ли сие от учащихся? Не учинились ли они пред ними ослушны, или неблагодарны, или, как пишет архим. Софроний, что нанял он частного учителя для учеников, то не показалось ли сие им в пренебрежение?”

По 6-му пункту Владыкин не находил нужды в прибавке жалования священнослужителям. Только к окладу причетников, по его мнению, нужно было добавить по 50 руб. на каждого. “Ибо сии причетники, при безбедном содержании и яко молодые люди, могли бы удобнее и скорее монашествующих научиться китайскому разговору, узнать доброту и цены товаров, употребляемы быть к покупке материалов для строения и надзирания над оным, и в случае быть толмачами у архимандрита”. При этом Владыкин находил полезным определить по 1590 руб. на подарки учителям и наем частного, которого иметь лишь на три года, а потом отделять из этой суммы по 50 руб. на покупку книг в библиотеку и писчей бумаги для учеников. Наконец, референт считал полезным назначить архимандриту по 150 руб. ежегодно для приглашения и угощения в праздники крещенных и вновь крещающихся[82], а суммы, эту и предыдущую, брать из денег, выручаемых с аренды дворов и пашен.

По 7-му пункту о церквах. “Покойный А Леонтьев пишет в краткой китайской географии, что церковь св. Чудотворца Николая состоит на тамошнем казенном окладе и получает с приписных к ней пашенных земель доходы[83]. Но как известно мне, тамошнее правительство ныне ничего не дает на содержание сей церкви, и нет приписных к ней земель. Едва ли все оное не потеряно по незнанию духовных, попеременно туда посылаемых” (не точно).

По 8-му пункту о дворах, в Пекине, к российской церкви принадлежащих: некоторые находятся близ монастыря и церкви св. Николая и в других местах. Состоящие близ монастыря построены прочно и красивы, а покойным архим. Иоакимом починкой исправлены, равно как и в других местах некоторые. А ныне разве через упущение и недосмотрение приведены до безобразия, ибо и лучшие строения требуют не более починки, как через три или четыре года, и то переменою нескольких в кровлях черепиц и поправкою щекатурки с наружности. Владыкин советовал церковные дома отдавать в аренду на десять или пятнадцать лет.

По 9-му пункту о пашнях: они не казенные; некоторые из них куплены разными духовными российскими, другие достались по духовным завещаниям крещеных, а иные по крепостям заимодавцев[84]. Архим. Софроний желает “лишить миссию того, чтó почти чрез целое столетие россияне в толь отдаленном краю приобрели собственным старанием и иждивением”. При этом Владыкин приводил в пример папских миссионеров и указывал на то, что при разрыве торговли с китайцами архимандриты Юматов, Цвет и Шишковский содержались собираемой с церковных дворов и пашен суммой, не получая из России жалованья от четырех до семи лет. В виду этого, Владыкин советовал оставить пашни в ведомстве архимандрита, который должен был лично наблюдать за посевом и урожаем, а также лично взимать деньги, вникая при этом в состояние и образ жизни китайских крестьян.

По 10-му пункту о строении. Оно из кирпича. Архимандрит, по незнанию китайского языка, неизвестен о ценах на материалы и об искусстве тамошнего домостроения и поручал строить лицам, эксплуатировавшим его. Монастырские покои были построены более пятидесяти лет назад и архим. Иоакимом починены.

Донесения архим. Софрония и ответы А. Владыкина побудили начальство озаботиться удовлетворением нужд миссии. В этих видах коллегия иностр. дел 15 ноября 1802 г. составила записку об увеличении содержания для миссии[85]. Эта записка была представлена канцлеру, который, со своей стороны, во всеподданнейшем докладе Государю (от 25 февр. 1803 г.) изложил критически вопрос об удовлетворении нужд пекинской миссии[86]. Из этого доклада явствовало, что в 1797 г., по Высочайшему повелению, было отправлено в миссию жалование вперед на пять лет в виде мягкой рухляди[87]. По распродажи ее в Пекине в 1800 г., она была употреблена в расход, о чем архим. Софроний донес св. Синоду. При обсуждении разных пунктов прошения начальника миссии, в докладе было признано достаточным для священнослужителей прежнее содержание, а для церковников сочтена необходимой прибавка ко 100-рублевому окладу еще по 50 руб. на каждого; точно так же решено было прибавить и ученикам по 50 руб. на брата. Равным образом на последних было ассигновано 150 руб. для подарков учителям, по совету Владыкина. Согласно его же мнению, было решено выдавать до 300 р. в год на угощение крещеных китайцев и албазинцев, приходивших по праздничным дням в российские церкви, и на подарки вновь крещающимся, чего прежде, по неизвестности тамошних (пекинских) обстоятельств, не было положено. Всех прибавок было разрешено 850 руб. на год. Кроме того, на починку церквей из местного материала было ассигновано в рухляди 600 руб., при чем начальнику миссии было предписано впредь чинить церкви на сумму, получавшуюся с домов и пашен. Таким образом, с вышепоказанными прибавками было решено отпустить 2900 руб., а на четыре года (с 30 января 1801 по 1805 год) 11,600 руб., с единовременным же отпуском суммы на починку церкви всего вообще — 12,200 р. В заключении доклада было признано равновременным назначение новой миссии, тем более, что сам архим. Софроний считал недостаточным семилетнее пребывание миссии в Пекине[88].

Подобной же критике коллегия иностр. дел подвергла прошения архимандрита Софрония и в донесении св. Синоду (от 27 ноября 1802 года № 1727[89]). По содержанию разных представлений начальника пекинской миссии, описанных в указе св. Синода от 11 июня 1802 г. (№ 1920), коллегия поставила на благорассмотрение св. Синода: 1) в трактате 1728 г. ни слова не сказано об учреждении в Пекине школы при Успенской или Сретенской церквах. По мнению коллегии, в виду строгости китайского правительства, не было удобности приступать к учреждению училища для обучения албазинцев и китайцев христианскому закону, равно как языкам российскому и китайскому, поэтому предложение архим. Софрония было решено отклонить впредь до времени. 2) По докладу коллегии от 19 июля 1798 г., в Петербурге было открыто Владыкиным обучение китайскому и маньчжурскому языкам. 3) Срок пребывания миссии в Пекине никогда не был менее десяти лет, а для некоторых даже по двенадцать и четырнадцать лет. 4) По поводу сетований начальника миссии на обиды трибунала было отобрано показание Владыкина. От архим. Софрония зависело избегнуть всех неприятностей. Слово лама не заключает в себе ничего предосудительного. Это слово не так истолковано католическими миссионерами. 5) В вопросе о неопределении к архимандритам, отправляемым в Пекин, служителей российских, о чем просил Софроний, коллегия ссылалась на V пункт трактата 1728 г., где точно означено число людей и звание каждого. А воровство и злоба со стороны прислуги везде случается и свойственна людям сего рода. 6) Упрек Софрония ученикам за то, что они ничего не оставляют в Пекине своим преемникам, был оставлен коллегией без внимания, которая в этом пункте ограничилась замечанием, что нерадивость китайских учителей легко мог отвратить сам архимандрит. 7) Покупка его на церковные деньги книг и заведение казенной библиотеки была вполне одобрена коллегией, которая при этом посоветовала ему приискать казенных учителей и делать им по временам подарки. 8) Вопросом о надобности по истечении времени вывозить из Пекина учеников и прочих членов миссии архимандрит напрасно себя утруждал, ибо то и без представления его всегда наблюдалось. 9) Насчет прибавки содержания для миссии Ее Величеству был сделан доклад, оставшийся без резолюции, по случаю кончины. Об этой прибавке была возобновлена речь в докладе Его Величеству. 10) Церкви в Пекине починить из местного материала[90], на сумму, которая должна была выслаться из России. 11) Продавать дворы и пашни не вызывалось необходимостью, потому что от пекинского трибунала не было нарекания. Дворы требовалось поддерживать[91], а пашни отдавать в оброк, по примеру католических миссионеров. Архимандриту должно быть известно как похвальное и радетельное поведение последних, так и уважение, какими они пользовались в Китае. 12) В ассигновании 6000 руб. не было надобности, почему был утвержден прежний оклад, с показанными выше прибавками. 13) Хотя по докладу комиссии о духовных имениях (от 17 янв. 1768 г.) для пребывания миссии в Пекине и был положен семилетний срок и хотя Софроний прожил его, но он сам же утверждал, что для миссии требовалось оставаться в Пекине не менее 15 лет; поэтому, во избежание затруднений, было решено подождать переменою миссии.

Распорядившись отсылкой в Пекин содержания на дальнейшее время пребывания там миссии[92], начальство уведомило архим. Софрония о вышепрописанном. 18 июня 1804 г. последний рапортовал иркутскому генерал-губернатору Селифонтову, что получил рухлядь исправно 12 июня того года[93]. В своем донесении к Селифонтову (от 18 июня 1804 г.)[94], начальник пекинской миссии писал: “я, по благости Божией, жив, но здоровьем не так счастлив, а особливо желудком и ногами нездоров[95]. Иеромонахи же, по долговременной болезни, оба померли: иером. Варлаам 1802 г., июля 22 дня, ночью, а иером. Иесей 1804 г., мая 2-го числа, по захождении солнца[96]. Ученики же читать, писать, исправно переводить и твердо разговаривать по-манжурски довольно хорошо знают, как я мог видеть из поданных ими мне переводов, которые, по свидетельству веропроповедников, коим я оные переводы показывал, явились похвальными. Да из других случавшихся дел могу знать, что все четыре ученика довольно успели в познании манжурского языка. По-китайски же два ученика, Степан Липовцев и Василий Новоселов, а прежде помешательства в уме, случившегося марта 8 дня 1804 г. ученику Павлу Каменскому, и Каменский также читать, писать, разговаривать и переводить изрядно могут, кроме Ивана Малышева, который читать и переводить по-китайски знает, но писать и до сих пор не умеет, да и теперь не учится, хотя ему три года уже приказываю, дабы он из российского на китайском языке подал переводы. Но он, Малышев, по причине великого бесстрашия, оказываемого им ко мне, своему начальнику, непочитания и своевольства, и до сего времени оного не подал[97]… Да и смею Вашему Высокопревосходительству нижайше донести, что по прежним примерам, как всех моих предшественников, так и меня мнимые подчиненные не токмо не почитали, но великие ругательства и несносные оскорбления, чинимые несказанными их против своих начальников продерзостьми, всегда им наносили, так что или должно начальствующему впасть в пьянство и умереть, если будет по должности своей входить в смотрение их поступок, или совершенно оставлять каждого своей воле, опасаясь таких случаев, какие видел на себе предшественник мой Иоаким”.

Преемник Софрония, архим. Иакинф[98], признал описанных учеников за “людей, невинно порицаемых”. Доброе поведение и успехи их в китайском, а более манжурском языках, доказывали, по его мнению, несправедливость к ним предместника его, архим. Софрония. “Отправляясь из России, не имел он (Софроний) других способностей, посту его свойственных, кроме неопытности, которая спутствовала ему в Пекин. В течении 13 лет, совершенно ничем не занимаясь, расстроил со здоровьем и дух свой и предался строптивости. Он хотел показать себя начальником, но не имея благоразумия, к повелению нужного, требовал предосудительного. Отказ их (членов миссии) был поводом ко взаимным неудовольствиям. Огорченный Софроний всякое ученикам и братии притеснение, в его власти состоящее, почитал законным для них наказанием. Удерживал за несколько годов жалованье и тем доводил их терпеть величайшую бедность. Наконец, отрешил всех от церкви и причастия святых таин. Около трех лет вовсе не виделись они… Касательно управления (Софрония) монастырем ничего хорошего сказать не можно. Цель представляемой им продажи домов и земель была — собственные его выгоды. Трибунал, наскучив слушать разные самые пустые жалобы его, наконец, в присланной к нему бумаге, признал его беспокойным. Знакомством своим с иезуитами слишком много очернил себя. Забавно бы очень было описывать все их над ним издевки. К совершенному его несчастию имел он привычку сам себя и часто пред своими работниками называть “великим политиком и богословом”. Начитавшись в Пуффендорфе о папах, любил спорить с европейцами, ругая папу. В последние два года нужно ему было по данным препоручениям собрать некоторые сведения, но как он не знал здешних языков, то крайне рад был случаю, познакомившему его с одним китайцем, довольно знающим в латинском языке и весьма искусным в плутовстве, учеником и шпионом французских миссионеров. Чтоб воспользоваться щедростью русскою, не имея ни о чем требуемом основательных сведений, писал он на латинском языке без всякого противоречия все, чтó льстило великому нашему политику. Однако же от учеников своих Софроний получил некоторые о Китае сведения, довольно достоверные”.

Приведенные здесь два противоположных взгляда своей субъективностью характеризуют два течения или направления в жизни и деятельности пекинской миссии — малороссийское и великорусское. При переходе к XIX стол. оба эти направления встретились друг с другом и первое, сыгравшее свою роль в XVIII веке, должно было уступить место второму, более свежему и энергичному, чем предыдущее. Произведения архим. Софрония — не самостоятельны и страдают тяжестью слога, а также многословием. Тем не менее в них есть довольно интересных фактов, набранных отовсюду. На них можно смотреть, как на итог столетней деятельности всех членов миссии, особенно учеников. Архим. Софроний, не стесняясь, заимствовал данные о Китае из произведений о. Феодосия Сморжевского, Леонтьева, Агафонова и католических миссионеров, труды которых находились в библиотеке миссии в рукописях и печатных изданиях. “По возможности моих сил, писал он начальству, достатка и верных случаев, в продолжение бытности моей в Пекине имел я способы к разведыванию в том отдаленном государстве о внутреннем его состоянии, о делах и жизни обитающих в нем народов, также, сколько было в моей возможности, снискал сведения о политических того народа обстоятельствах и происшествиях”[99]. Затем он представил начальству и свои произведения следующего содержания:

1)     “Хронологическое описание нынешнего манджуро-китайского государства, переведенное мною с латинского языка, с прибавлением, мною учиненном, о свойстве и нравах четырех нынешней династии государях, начиная с Кансия по царствующего ныне Дзяцина, с описанием случаев и обстоятельств, встретившихся с ними и при них во время их царствования” (115 полулистов)[100].

2)     “Повествование о главных народах, обитающих ныне в Китае; о настоящем их правлении и о протчих нациях, принадлежащих (Китаю); о обычаях и нравах маджуров и китайцев. Как победители со своими побежденными живут. О порядке, соблюдаемым в Китае. Каким образом учреждена в той империи экономия. В чем сие государство сильно и в чем слабо. Какая в том месте земля, какие приносит плоды. Какие в Китае водятся животные. Какие в том государстве законы и как оные выполняются. Какое китайцы прежде имели понятие о Боге и какое теперь имеют. Откуда взошло в Китай идолопоклонство, и когда, каким образом и откуда произошли разные секты. Также и о протчих того государства положениях, которые в сих же замечаниях порознь означены” (115 полулистов)[101].

3)     “Прибавление к политическим замечаниям, где а) изображены должности маджуро-китайского наследника престола; б) преимущество одних чиновников перед другими; в) сведение о неравенствах одних знатных персон пред другими в преимуществах; г) какого состояния люди уважаются более в Китае и какие почитаются последнею чернью и по каким причинам они так почитаются; д) о должностях первых министров; е) о опасных для Китая более всех прочих наций народах, с политическими примечаниями и рассуждениями; ж) о обычаях монголов, з) о связи монголов с Китаем; и) изречения китайских мудрецов; й) о преемнике китайского престола и обряд, по которому признается он действительным имперетором” (33 ? полулиста).

4)     “Значится: а) общий маджуро-китайского государства чиновных людей церимониал, с показанием чинов, степеней, должностей, и уравнением, сколько можно уравнить против наших чиновных людей; b) прибавление о Китае, о возрасте и обличье китайцев; c) о самом высшем китайском здании и о величине тамошних колоколов; d) о климате в северной полосе Китая; e) выметка о китайском государстве и о достойных в оном примечания вещах; f) о числе военных офицеров во всем маджуро-китайском государстве; g) что должны маджуро-китайские ханы по своему учению любить и чего не любить, и как они сему учению следуют; h) о дани, ежегодно платимой хану вещами; i) стихи, сказанные при самой кончине казенным первым министром Хешенем в 1799 г.; k) древние наименования столицы Пейдзина или Бейдзина (испорченно Пекина); l) о пейдзинском генерал-полицмейстере; m) о новом китайском годе; n) о приказных служителях в Китае; o) о великом преимуществе 8-ми фамилий в маджуро-китайском государстве” (23 полулиста)[102].

5)     “Число маджуро-китайских губерний, судебных мест, чиновных людей, государственных доходов; количество и качество оных” (25 полулистов).

6)     “Подробное сведение об иезуитах”[103].

7)     Содержит в себе императора Юн-джена указы и от всего министерства доклад (34 полулиста). Нет в архиве.

8)     Заключает жизнь и похождения изменника Лидзычина или падение минской династии и начало тайцинской династии (53 полулиста). Нет в архиве.

9)     Краткая выписка из китайской географии. С китайского (6 полулистов).

10)Сведения о китайских праздниках, обетах и клятворениях китайцев и манджуров (2 полулиста).

11)Смешное, писанное по-российски, наставление русской школы ученикам учителем их именем Юнань. Апология, поданная веропроповедниками настоящему императору Дзяцину, на случай последовавшего от них гонения. Доклады и указы.

12)Указ императора Дзяцина о производстве суда над первым министром Хешенем (8 полулистов).

Студенты миссии со своей стороны представили начальству доказательства ознакомления своего с Китаем. В своих коллективных ответах (от 1808 г.) на запросы иркутского губернатора Н. И. Трескина[104] Каменский, Липовцев и Новоселов писали:

 

1)     Свита во все пребывание в Пекине пользовалась всякой свободой. Китайское правосудие, когда только мы к оному имели нужду прибегать, исполняло просьбы наши с некоторым перед своими предпочтением. Россиянам отдавалась великая справедливость в честности[105].

2)     Китайцы вне своих границ купеческой коммерции ни с какими нациями не имеют. Обширная их торговля довольствуется внутренними оборотами. Главный торг — в серебре, злате, шелковых материях, бумажных полотнах, многоценных лекарствах, срацинском пшене, хлебе, чае, табаке, фарфоре, всякого рода дереве, хлопчатой бумаге, разных красках, драгоценных каменьях и бисере. Торгуют с иностранцами в Кантоне, а дальше их не пропускают. Голландцы республиканским правлением удивили Цянь-луна, который, смеясь, сказал, что дотоле не слыхал о народе, который бы не имел над собой главы.

3)     Из Европы привозились в Китай сукна, камлоты, рухлядь, часы, слесарные произведения; вывозились — чай, китайки, шелк, серебро, картины и т. п.

4)      Для Китая имела значение кяхтинская торговля; главным предметом ее — рухлядью одевался весь двор, министры и богатейшие граждане. Дешевизна рухляди была сподручна для обедневшего маньчжурского дворянства.

5)     Русские товары шли внутрь Китая, затем в Тибет, Мунгалию, Индию. Сукна предпочитались черного, брусничного и темно-вишневого цветов, в малом употреблении были синего, голубого, алого и желтого цветов.

6)     Китай в то время наслаждался покоем.

7)     Студентам не было известно, имелись ли у калмыков, бежавших из России в 1772 г., русские пленные. В южных губернях Китая находились в ссылке Иван капрал и другие, с клеймами и без оных[106]. Были некоторые присылаемые в Пекин для услуг российскому духовенству, но за негодностью обратно отсылались и помещались в российскую роту к албазинцам. Последних насчитывалось около тридцати человек мужеска пола. Все были язычники, хотя некоторые и носили имена христиан. Албазинцы не охотно пускали к себе пришельцев, почему их ссылали в ссылку. Оттуда одни из них просили архим. Иоакима снабдить их книгами Иосифовского выхода, с обещанием платить за то серебром. Книги не были посланы, и о положении ссыльных ничего не стало известно. Перед отъездом восьмой миссии приходил в оковах харьковский мещанин[107]: назывался Иваном Казимировым или Кузьминым Неверовым. Он был захвачен в 1790 г. с Бухтарминской крепости во время звероловства и 17 лет содержался в пекинском главном розыскном суде. По уверениям его, о нем в первых годах была переписка, но по причине непризнания его оставлен в вечной неволе и назначен в ссылку в Ганьсу. По- российски читать и разговаривать не забыл, знал немецкий язык, содержал греко-российскую веру. Во время гонения на христиан (в 1805 г.) последним оказывал услуги. О. Иакинф дал ему канонник и образ, а члены миссии серебра.

8)     Китайское правительство в это время все еще приготовлялось к принятию русского посольства.

9)     Войска китайские разделялись на 4 отделения: маньчжурский, монгольский и два китайских корпуса.

10)О склонении французами китайского двора к войне с Россией студентам ничего не было известно.

11)Ученики имели знакомство с иезуитами. Сообщение последних с Европой производилось через русских студентов. В Европу дано было знать, чтобы оттуда бумаги присылались на одном латинском языке.

12)О книгах. Полезны были труды Леонтьева; в библиотеке миссии были книги на нескольких языках и разного содержания. Много имелось христианских книг, приобретенных от католиков, напр.: “Диспут христианина с язычником”, “Пространный и краткий катихизис”, “Истинное всех вещей начало” и т. п.

13)О Сахалине и Амуре студенты никакого объяснения дать не могли.

14)Контракт 1807 г., заключенный а Кяхте с бухарцами, насчет торговли ревенем, стуленты видели в Пекине. Ревень родится в провинциях Ганьсу, Сычуань и Юньнань.

15)Студентам было известно о русских кораблях, бывших в Кантоне (в 1806 г.). Ученики переводили на маньчжурский язык бумаги Крузенштерна и Лисянского, поданные кантонскому таможенному директору.

Наконец, студенты представили начальству переводы из Пекинской газеты: Каменский переводил указы, а Липовцев — доклады. По описанию их, богдыхан Дзя-цин был государь кроткий, умеренный и милостивый. У него была большая родня. Много было бедных принцев крови в четвертом колене от Канси. Из них жившие на постое в русских домах, не будучи в состоянии платить пожилого от 1 до 2-х рублей, по выжидании нескольких месяцев, были выгоняемы, как бездельники. Двор государя был огромен, пышен и многолюден. Богдыхан вставал в 3-м часу ночи, в 4-м завтракал, потом до полудня принимал министров, затем кушал и покоился. Вечером закусывал с женами, занимался чтением книг, беседовал с учеными, иногда приносил жертвы и охотился. Братья и другие ближайшие по крови родственники его управляли большей частью войсками.

Что касается положения католиков в Китае[108], то студенты и о. Софроний сообщили по этому вопросу интересные сведения. По характеристике Каменского, Липовцева и Новоселова (см. выше пункт 11), в южной коллегии католиков в Пекине (у Сюань-у-мынь) пребывал тогда епископ Александр, португалец из фамилии Говев. Помощником у него был островитянин Гау (Серра), очень ученый; имелось также несколько катехизаторов и священников из китайцев. Коллегия владела хорошими средствами от пашен, домов и лавок, имела типографию и библиотеку. Епископ, в чине коллежского ассессора, заседал в астрономической коллегии третьим членом, здоровьем был слаб и выпивал. В восточном монастыре жил нанкинский епископ Пий, человек молодой, ученый, в обращении оборотный и приятный. Светской должности не занимал. Настоятель монастыря Лий, человек просвещенный, веселых нравов, заседал в астрономической коллегии в чине губернского секретаря. О. Фу, лузитанец или испанец, ученейший и строгих правил муж, был также членом той же коллегии в одном чине. Прочие отцы и учители семинарии были китайцы. Богатый монастырь имел библиотеку и обсерваторию. В северной коллегии жили французы. Настоятель, старый и больной о. Гизлен, был человек ученый, в обращении веселый, средственный медик и ректор семинарии того монастыря. Эконом о. Ламиот — человек средних лет, гордый, префект и учитель философии[109]. Престарелый о. Пуерот, ученый и трудолюбивый муж, переводил библию на китайский и маньчжурский язык. Он считался секретарем собрания всех монастырей и занимал в трибунале должность переводчика с латинского на маньчжурский язык в чине губернского секретаря. Иезуит Грамон был человек уединенный и неизвестный. Богатый монастырь имел семинарию, типографию и самую большую библиотеку. Четвертая западная коллегия августинского ордена получала недостаточное жалование от папы, доходов не имела и была бедна. Зато она была славна своей цензуру имевшей консисторией и владела прерогативами (власти), данными от папы, надо всем римско-католическим духовенством в Китае. Настоятель коллегии, консисториал престарелый Ансельм имел при себе иезуита Конфортия. Они только и владели правом преподавать богословие, прочие же семинарии получали наставников теологии с их апробации и экзамена. Проживавшие в Пекине католические миссионеры представлялись ко двору в новый год, хана не видали, но он жаловал их кушаньями, за что они благодарили его частыми и земляными поклонами. Делали католики визиты и к министрам. Францисканец Ромоальд жаловался о. Софронию, что между их орденами внедрился великий спор касательно способов обращения китайцев в христианство[110]. Число обращенных ими прозелитов превышало миллион. Епископов было семь. Прежде производились из китайцев, но потом такие производства были воспрещены папами[111].

В 1805 г. веропроповедники отправили в Европу к приятелям письма, а от епископа — рапорты в Рим. Письма были на разных диалектах, а три письма — на латинском языке. В одном из них священник Павел рекомендавал папе посланного в дар китайца 16 лет. Адеодат же, часовщик в Хайдине, послал план одной губернии, в которой была отмечена слобода новых римских прозелитов. При этом же плане французские и итальянские иезуиты приложили слезные жалобы на португальских миссионеров, с обозначением приходов и угодьев, захваченных последними у первых. Недалеко от Гуандуна (Кантона) письма были перехвачены и привезены в Пекин богдыхану. Последний заподозрил в плане завоевательные замыслы европейцев. Призванные во дворец, миссионеры признали письма своими и были отпущены домой, пославший же план был посажен в тюрьму, а через сто дней сослан в ссылку (в Монголию)[112]. 30 января студенты российской миссии были вызваны для перевода трех писем на латинском языке. Архимандрит приказал им не становиться во дворце на колени, а снять только шапки. И после того учеников требовали в трибунал для подобных переводов не менее пяти раз. Между тем испуганные католики в мае 1805 г. подали богдыхану апологию (см. выше, № 11): “мы, твои рабы, писали они, никако согрешили, послав чрез частного человека дружеские письма наши в Макао”. При этом они оправдывались, что ничего не знали о ландкарте Адеодата, за которого должны были страдать. Чтобы расположить богдыхана в свою пользу, миссионеры указывали на прежние многочисленные милости ханов к ним и ставили на вид свои заслуги, равно как и высоту католического учения.

В ответ на эту апологию в июне 1805 г. издан был указ на христианских проповедников. “Европейцы, издавая книги, распространяют свою веру, гласил указ. Многие из наших тою верою прельщены и впали в законные казни. Мы, министры, рассмотрев причины, для чего позволено в Пекине быть европейским храмам, нашли, что оные построены для астрономии, т. е. дабы приезжающие в Пекин европейцы трудились в астрономии и могли в тех храмах (коллегиях) жить. Найденные их книги странны, а многие их них смеха достойны. Европейцы говорят, что есть Господь неба, утверждая, что небо само по себе существовать не может, и потому должен быть создатель неба, т. е. небесный Господь. Размыслите! Ежели небо ничто или пустота, то требует ли ничто или пустота сотворения? Но понеже нет ничего благороднее неба, то как можно быть другому Господу неба? Далее, есть ли такой человек, который бы родился без отца? Ежели Иисус Господь неба, то для чего небу молился? Иисус от несчастия не был свободен, а между тем его последователи надеятся получить чез него счастие! Можно ли сыскать сему причину? Будучи прельщены, последователи Иисуса прельщают других. Виноватые по сему делу должны сердце свое омыть, помышления очистить, покаянием себя исправить. А кто из чиновных приметь европейскую веру, будет лишен чинов и понесет казнь, рядовые же и народ будут посланы в ссылку”. Этот указ был расклеен на всех воротах Пекина, при чем было воспрещено всякое общение с европейцами. При католических коллегиях, после обыска, был поставлен караул по двадцать человек, чтобы крещеные не приходили в церковь. Веропроповедникам запрещено было выезжать, кроме казенной должности, да изредка друг к другу. При наставшем затем гонении все китайские священники разбежались, ушли от миссионеров и некоторые из их служителей. Католический епископ послал по своей епархии приказание жечь св. кресты и книги, чтобы они не попались в руки неверных. Св. икон и храмов китайское правительство не приказывало разрушать, кроме одного в Хайдине, где жил Адеодат[113].

Восьмая миссия кончила срок своего пребывания в январе 1805 года[114], но должна была прождать более двух лет приезда новой, медленно составляемой. После неоднократных сношений с ургинскими и пекинскими властями, 27 апреля 1807 г. воспоследовала следующая резолюция богдыхана на перемену миссии: “по силе трактата, позволяю переменить российские свиты, и ни больше, ни меньше разрешаю, как и прежде. Пограничный губернатор уведомит ургинского амбаня, когда российская свита прибудет на границу. По узнании этого, наши офицеры, приняв россиян, препроводят их до Пекина. Лишь только приедут сюда новые россияне, под охранением наших приставов, то наша иностранная коллегия старых россиян, пребывающих ныне в Пекине более 10 лет, препоручит для доставления на границу тем же самым офицерам, которые привезли сюда новых. Но россияне должны содержать себя в пути на собственном своем коште, как об этом значится в прежних постановлениях. Когда же новые россияне прибудут в Пекин, то по прежним примерам дастся им серебро, крупа и вода”[115]. Но и после этой резолюции членам восьмой миссии привелось тоскливо ожидать своих преемников до 10 января 1808 г.[116] В этот день трое студентов выехали за город встретить своих соотечественников. На последних произвел хорошее впечатление Сретенский монастырь[117]. В журнале пристава миссии Первушина под 11-м января 1808 г. отмечено: “внутренность (церкви) имеет приличное украшение, равно как и жилые покои, по наблюдаемой чистоте, весьма опрятны и удобны к помещению. Дом же директора (Да-тин) требует безотлагательной поправки”.[118]

После отдачи приставом листа в трибунал (13 января), время пребывания обеих миссий в течение четырех месяцев, по прежней практике, было посвящено на взаимный обмен мыслей и опытов, на передачу и прием имущества с церковной утварью, на осмотр города, на сношения с китайскими властями и католическими миссионерами. Последним пристав миссии привез письма от генерала иезуитского ордена[119]. В журнале Первушина описано и тогдашнее положение албазинской церкви, вокруг которой жило около 30 албазинцев[120]: “российская церковь стоит от жилья в некотором отдалении. Храм имеет со входа два домика китайской постройки: один для караульного, другой для временного пребывания священников. Храм с домиками занимает пространство в длину до 15, а в ширину до 10 российских саженей[121]. Внешность оного и самая внутренность без всякого украшения. Около церкви и домиков есть сложенная из кирпича ограда, а вблизи оныя находится 6 особых домов, кои нанимаются у россиян маньчжурами с платою в месяц с одного от 1 до 2 тысяч чохов” (от 3 до 6 руб.). Кладбище прикащичье (за городом) на пригорке не было ограждено, на нем имелись кресты. В полуверсте оттуда подле дороги находилась могила архим. Илариона (Лежайского). Ограды не было. Еще далее в версте лежало российское кладбище, обнесенное оградой, с приличными памятниками. Домик для приезда был близок к разрушению.

Тягостей под восьмой миссией набралось до 12,100 гинов (441 пуд. 5 фунт.). За своз их было уплачено 316 гин (ши-пин) или 27 фунт. 88 1/8 зол. серебра (697 руб. 94 3/4 коп.)[122]. 3 мая был получен лист из пекинского трибунала для передачи в российский сенат[123], а 11 мая восьмая миссия в числе пяти человек выехала из Пекина в 2 часа пополудни[124]. Путь ее длился около трех месяцев. “В следовании до Калгана везде пользовались (казенным) столом, равным образом миссия и все конвойные помещаемы были в постоялых домах безденежно. На первой станции по сию сторону Калгана, в 60 верстах от города, оставшиеся для прозимовки казаки при казенном конном и рогатом скоте жили благополучно, кроме одного кударинской станции казака Якима Таракановского, умершего в 13 день мая от продолжительной болезни. На границах калкасских встречены (были) нарочно посланными от ургинских правителей тремя чиновниками”. По прибытии в Ургу весьма хорошо приняты (были) тамошними правителями, по приказанию которых, за шесть станций, не доезжая Урги, и оттуда до Кяхты давано было под повозки на каждой станции двадцать лошадей безденежно и тридцать пять под тягости с платежем за каждую по 2 чина и 5 фун. Все пристава китайские, провожавшие миссию, в продолжение пути оказывали знаки особенной приязни[125].

5 августа (1808 г.) маймаченский дзаргучей известил директора кяхтинской таможни, действительного статского советника Вонифатьева о приближении миссии, при чем сообщил, что сам он, дзаргучей, будет встречать оную верстах в шести от Маймачена. По предварительном приготовлении к принятию духовной миссии, г. директор таможни, обще с находившимися в Кяхте при пограничных делах надворным советником Кондратовым и с прочими чиновниками, на другой день по утру (т. е. 6 августа) отправились за границу и в пяти верстах от Маймачена встретили миссию, с которой возвратились в дом дзаргучея. Там последний сделал несколько вопросов насчет дороги и продовольствия в пути, при чем похвалил хорошие успехи студентов в маньчжурском и китайском языках. При въезде в кяхтинский форпост миссия встречена была (в 11 часу утра) по приличию российским духовенством и публикой с колокольным звоном[126] и препровождена в церковь для благодарственного молебствия, а потом приглашена в дом г. Кондратова, куда прибыли посланные от дзаргучея дзангины для поздравления с благополучным приездом[127]. В Троицкосавске миссия пробыла с 6-го августа по 8-е октября, для отдыха, шитья духовного платья и т. п.[128] В Петербург наши путешественники явились уже в 1809 г.[129]

Архим. Софроний представил св. Синоду первую грамоту сибирского митрополита Игнатия от 1695 г. плененному из Албазина священнику Максиму[130], а в Министерство Иностр. Дел указанные выше произведения. После этого он был награжден пенсией и определен в московский Новоспасский монастырь до излечения от болезни, где и скончался 17 мая 1814 г.[131] Церковник Василий Богородский был определен причетником к Воскресенской церкви Петербурга, чтó за Литейным двором[132]. Из студентов Василий Новоселов поступил переводчиком маньчжурского языка в Иркутск[133] и деятельно служил в 20-х годах настоящего столетия[134]. Прочие же студенты, Каменский и Липовцев были определены в переводчики Министерства иностранных дел и с большой пользой для правительства отправляли свои служебные обязанности[135]. Тот и другой оставили несколько трудов, хранящихся в библиотеках Публичной и Азиатского Департамента. В основании последней (в 1819 г.) г. Липовцев принимал самое деятельное участие. Из переводов г. Каменского известны:

1)     Азиатские посольства и прочие дела, с маньчж. in fol.

2)     Монгольская история Чингиского дома, с маньчжурского.

3)     Китайская история с хронологией и краткой статистической географией.

4)     Разные переводы: падение китайского престола, начало маньчжурского правления, журнал посланника Тулишена в 1712 г., китайские анекдоты, разные мунгальские и калмыцкие дела, бегство калмыков из России и настоящее, их под Китаем состояние, описание дел Джунгарии.

5)     Разные доклады с китайского и маньчжурского языков 1817 г.

6)     Переводы разных указов Дзя-цина, 1817 г.

7)     Маньчжурский с российским переводом полный лексикон.

Из переводов Липовщева по каталогу значатся:

a)     Доклад Хун-лян-дзия в 1798 г. о причинах мятежей в южном Китае, с китайского, ркп. in fol.

b)    Побег тургутских калмыков из России в Джунгарию, описанный Ци-шием, с кит. ркп., in fol.

c)     Записки о Китае, 1818 г., in fol.

d)    Изображение народов, которые платят дань китайскому двору, с китайского.

e)     Уложение китайской палаты внешних сношений с маньчж. 1828 г., ркп. in fol. И печатное произведение, Спб. 1828 г.

f)      Маньчжурский букварь, Спб. 1839 г.

Наконец, гг. Каменский и Липовцев составили вместе:

Каталог китайским и японским книгам, в библиотеке Академии Наук хранящимся. Спб., in fol[136].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---