Китай всегда представлялся мне страной горизонталей - приземистая архитектура дворцовых комплексов, стелющиеся карликовые деревья. Современный же Пекин - это город вертикалей: гигантские зеркальные многоэтажки рвутся ввысь. Чтобы хоть как-то примирить этот смелый прорыв с традицией, верхушки небоскребов венчаются крышами с изогнутыми карнизами. Многоэтажки растут здесь, как грибы - оцепляется старый квартал, а через несколько месяцев на его месте уже красуется блестящий гигант.

Подъезжаем к Российскому посольству. Современные постройки сменяются хутунами, старыми одноэтажными кварталами - их в Пекине осталось совсем немного.

Ветер тревожит обнаженные ветви деревьев; на перетянутых через улицу веревках раскачиваются большие красные бумажные фонари. Раньше в этом районе жили потомки албазинцев и члены русской Миссии, ныне каждое второе здание занято под ресторан.

Вот и Бэйгуань - "северное подворье", бывшая территория Русской Духовной Миссии в Китае, на которой расположилось наше посольство, самое большое в мире.

Посольство напоминает скорее роскошный парк, нежели деловое учреждение - всюду деревья, клумбы, кусты - богатое наследство, выращенное трудами Миссии.

После массового истребления воробьев, проведенного в годы культурной революции, птицы не жалуют Пекин своим присутствием; да и гнездиться им негде - трудно назвать столицу Китая зеленым городом. В Бэйгуане же щебет, трели, свист и прочие звуки, на которые только способны многочисленные сойки, воробьи, горлицы, вороны и иже с ними, не смолкают даже ночью. По дорожкам вдоль канала важно разгуливают лебеди; белки, ежи, кролики, кошки - все чувствуют себя вольготно.

Мы с мужем часто вспоминаем поездку в Подмосковье вместе со знакомым китайцем. Все наши всплески эмоций, вызываемые появлением то ежика, то мышки, то диковинной птички, были прерываемы его коротким: "В Китае это едят". Заметив нарастающее изумление, он резюмировал: "В Китае всё едят". Здесь действительно не брезгуют ничем, поэтому обилие четвероногой и пернатой твари в центре Пекина можно назвать редкостью.

По просьбе мужа нас поместили в так называемой Красной Фанзе. Фанза - это бывший дворец принца четвертой дайцинской династии Сы-Е-Фу, выкупленный Миссией в начале века после боксерского восстания. Красные стены, зеленая черепичная крыша, типично изогнутый карниз; только на коньке вместо традиционных фигурок мифических зверей и небожителей красуются голуби.

Основная часть дворца в 1901 году была обращена в храм святителя Иннокентия Иркутского, а примыкающее к нему правое крыло - в покои начальника Миссии, где мы и расположились. Место храма занимает ныне зал для приемов с красивой китайской мебелью, инкрустированными ширмами, свитками на стенах. Здесь по уже сложившейся традиции проводятся богослужения.

Подготовка к службам идет в посольстве полным ходом. Квартира одних из первых прихожан напоминает штаб: нежная баховская мелодия мобильного телефона то и дело заглушается настойчивым звоном внутреннего аппарата - готовы ли черные покрывала для аналоя, сколько нужно экземпляров нот, что делать с огромной старинной ширмой, которая делит Фанзу на две части и создает массу неудобств, как обеспечить допуск всех желающих помолиться на закрытую территорию посольства. Голова начинает идти кругом и у нас...

Еще в Москве отец Дионисий, который собирался в Китай уже в семнадцатый раз, решил, что наши прогулки по Пекину начнутся с площади Тяньаньмэнь, главной площади города. "Там как нигде можно прочувствовать необъятность и мощь Китая", - говорил он, и оказался совершенно прав: Тяньаньмэнь просто подавляет своим размахом. Было пасмурно, дул сильный ветер, и казалось, ничто не способно защитить от холода. Воздух чуть тронули сумерки; высоко в небе парил змей в виде птицы-хищника. Вот один из образов многоликого Китая - сильный, безграничный, пугающий своей безграничностью, хмурый и настороженный, величественный, как парящий хищник.

Уставшие, замерзшие возвращаемся домой. Вечером - крещение.