Святитель Николай (Касаткин), равноапостольный труженик на ниве Господней в Японии (+1912), – это удивительный духовный феномен современной нам эпохи. Действительно, в наш секуляризованный век скепсиса и ироничного равнодушия к духовной жизни, пример полного самопожертвования Богу и ближним вызывает у верующего сердца благоговейное удивление. Однако, небезынтересным и небесполезным в научном и практическом аспектах было бы понять, как осуществлял своё апостольское и пастырское служение этот церковный светильник.
Япония, как представительница цивилизации Дальнего Востока, народами западными по отношению к ней (в том числе и Россией) часто воспринималась как terra incognita, как страна таинственная, исполненная древней мудрости и традиций. Тем не менее, для православного человека всегда было очевидно, что полнота спасающей истины находится только в лоне Церкви, основанной Самим Богом, всякая же мудрость, исходящая не из этого источника – если не всегда пагубна (в случае участия в ней врага рода человеческого), то во всяком случае не выходит за рамки мудрования падшего человеческого разума и не может привести к спасению и вечной жизни с Богом, которых так чает весь человеческий род. Каковы же были особенности проповеди православия в условиях столкновения двух таких разных и практически до того времени не соприкасавшихся цивилизаций? Как оценивал святитель Николай местные религиозные верования (и в первую очередь буддизм) в связи с перспективой христианизации Японии? Как видел будущее своей японской паствы? Какие уроки для неё он извлекал из богатейшей восточной культуры и религии, имея в виду в первую очередь духовную пользу? Все эти вопросы достаточно естественны, однако не проистекают только из праздного любопытства, но представляются чрезвычайно актуальными в современном мире, где бурно развивающиеся информационные технологии начинают стирать грани самобытности между различными культурами, что создаёт опасность для многих людей, ещё не нашедших Истины, окончательно потеряться в своих духовных поисках. Итак, для нахождения ответов углубимся в богатое наследие, оставленное святителем в виде своих дневников последующим поколениям.
В последнее время темы, связанные с православием на Дальнем Востоке (Япония, Китай, Корея и пр.), всё чаще появляются в поле нашего зрения. Следует, однако, отметить, что эти труды пока не составляют целостную картину, и причин этому достаточно много. Одной из главных является незаинтересованность ведущих российских политиков (а тем более советских) в этих вопросах, что связанно во многом с неосведомлённостью, проистекающей из одностороннего образования. Именно поэтому, дневники святителя Николая, содержащие бесценное духовное и культурное наследие, были изданы в полном объёме только в 2004 году. Это издание ещё, безусловно, ждёт своих терпеливых исследователей.
Анализ дневников в интересующем нас аспекте приводит к выводу, что основная масса зрелых и обоснованных мыслей по поводу буддизма содержится в описании периода 1890-х годов, хотя отдельные яркие моменты встречаются и в другие периоды. Это, видимо, связано со следующим. В более раннее время святитель воздерживался от замечаний, отчасти стремясь к более тщательному исследованию предмета, отчасти в связи с очень напряженным периодом становления Миссии, поездками по стране. Вот его мысли в этот период: «Я старался сначала со всей тщательностью изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны евангельской проповедью, и чем больше я знакомился со страной, тем более убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия громко раздастся там и быстро пронесётся из конца в конец империи». Святитель верил в большой потенциал православия: «Японский народ слишком умён, развит и свеж, а его религии слишком отсталы и нелепы, чтобы могли удовлетворить его».
Начало XX века принесло нестроения в государственные отношения России и Японии, трагическую войну – время, не самое лучшее для теоретических изысканий. А если учесть, что тягостные думы о скорой разлуке со своей паствой в связи с приближающейся кончиной всё чаще волновали архиепископа Николая, мы поймём, почему темы соприкосновения разных культур отошли в дневниках на второй план. Вообще, замечаний по этому вопросу в целом немного. Почему это так, мы поймём позже, когда ознакомимся с содержанием самих мыслей. Итак, перейдём к анализу фактического материала.
Вопрос о взаимном влиянии межгосударственных и церковных отношений всегда был актуальным и даже не столько для самого архиепископа Николая, сколько для его японской паствы, особенно в период русско-японской войны. Как, казалось бы, можно проповедовать веру в стране, воюющей с твоей родиной? Обсуждение этого в некотором роде двусмысленного положения святителя выходит за рамки нашей темы, отметим лишь, что для человека, живущего со Христом не представило затруднения самоопределиться в этом вопросе. Любовь к Японии и любовь к своему Отечеству обе проистекали из любви к Богу и Его творению, и, поэтому, не могли вступить в противоречие друг с другом. В самое тяжелое время военных действий архипастырь обратился к своей пастве со словом, благословляющем исполнить свой долг патриота, не исходя из ненависти к врагам, но исходя из любви к своему отечеству. Единственный момент, касающейся нашей темы связан со следующим. Насколько японская государственность, патриотизм и традиционализм были укоренены в её культурообразующих религиях, и как это оценивал святитель Николай?
Обстоятельство, что религия сама по себе является крайне консервативным культурным явлением, не вызовет вопросов. Особенно это верно для Японии и Китая, где культурное самоопределение ещё до появления буддизма было связано с ощущением этого мира, как отпечатка дао, божественного пути всех вещей. А раз этот мир – отпечаток божественного, значит нужно стремиться жить в гармонии с ним. Поэтому история так была популярна в Китае и Японии, в отличие от Индии, где мир воспринимался, как иллюзия. Однако, именно из среды индуизма произошло рождение многих религиозных течений, основателями которых были люди, принадлежавшие княжескому сословию. Среди них был и Сиддхартха Гаутама, родоначальник буддизма. Конечно, большинством простого народа не воспринималась вся глубина буддийского богословия, однако его метафизическое мироощущение безусловно закрепилось на интуитивном уровне. Хотя справедливости ради надо отметить, что древнейший дальневосточный культ Неба и основанные на нём отношение к окружающему миру и традиционализм находились в практических противоречиях по отношению к гораздо более позднему буддийскому учению о нирване. Действительно, как совместить видение в мире отпечатка божественной реальности и стремление к ней, с одной стороны, и желание достичь личного «угасания», невозможного без веры в иллюзорность этого мира, с другой? В этом, на наш взгляд, заключается одна из причин неравномерности формировавшейся веками традиции во всём дальневосточном регионе.
Как же проходила встреча древнего дальневосточного мировоззрения и вера новых воспитанников святителя Николая? Вот что читаем в дневнике за 22 июня /4 июля 1895: «Из Батоо катихизатор Павел Сайто пишет, как один солдат – наш христианин – пристыдил врача-язычника в современном вопросе о православии и России. Солдат только что вернулся с поля военных действий, и поэтому поводу собралось много народа встречать, поздравлять, слушать рассказы. Во время разговоров случившийся тут врач-язычник говорит ему: «Россия лишила нас завоёванного полуострова, а ты исповедуешь веру, заимствованную из России; не лучше ли тебе бросить её?» - На это доблестный воин отвечал: «Я исповедую не русскую веру, а вселенскую; моя вера началась не в России, а в Иудее, и не от людей, а от Бога, поэтому, чтобы Россия не делала, я веры не брошу и не имею причины бросить. Если поступать по вашему рассуждению, то вам тоже следует бросить своё врачебное искусство, потому что оно тоже заимствовано из-за границы, и преимущественно из Германии, которая повредила нам не менее России; ещё лучше: мы вот дрались с Китаем – это уж прямой наш враг, в то же время мы употребляли и употребляем письменные знаки, взятые из Китая; по вашей теории нам бы давно уже следовало бросить их.» Врач публично потерял афронт». Видно достоинство, вместе с тем есть и простота, свойственная истине, в этом воине Христовом. Конечно, семена этих всходов веры были посеяны ревностным святителем.
Хотя, он, конечно, всегда относился с уважением и чтил все государственные праздники, о чём много упоминаний, например под 29 января/10 февраля 1896 (понедельник масленой недели): «Завтра японский гражданский праздник «Киген-сецу» (восшествие Дзинму на престол, то есть начало Японского государства); ко всенощной звонили в большой колокол». Очевидно, что народ не может жить без государства, охраняющего его, вопрос только в том, какими мотивами государство руководствуется.
Отец Николай с усердием изучал «камбун», занимался историей Японии и чувствовал, что японцы – народ, обладающий незаурядной культурой. Он признаёт, что Япония, будучи языческим государством, в то же время является выдающейся страной. Действительно, синтоизм, буддизм и конфуцианство составляют одно неразрывное поле, в котором сформировался менталитет народа. Вот что пишет святитель, в путешествии по району Хокурокудо встретившись неподалёку от Фукуи с толпами народа, собравшегося в день памяти Рэннё, одного из основателей секты Дзёдосинсю: «Среди многих десятков, может быть сотен тысяч не было ни единого пьяного и ни на волос никакого неприличия, никакой грубости, никакой неблаговоспитанности. Нужно сказать правду, японский народ тремя своими религиозными пестунами – буддизмом, конфуцианством и синтоизмом, и ещё своим строгим правительством воспитаны для сей жизни замечательно хорошо; и это доброе воспитание вполне сохраняется ещё в местностях, закрытых для иностранного влияния, как в Хокурокудо» (20 апреля / 2 мая 1893 года).
Вот что мы найдём в дневниках относительно восприятия японцами-язычниками со своими традициями православия и реакции на это святителя Николая. Читаем под 14/26 июня 1895: «Был потом у консула – князя Лобанова, который… объяснял нынешнее восстание китайцев на миссионеров тем, что последние крайне надоели им своими бесцеремонными нападками на национальные китайские верования и взаимными между собой противоречиями и разногласиями без конца». Конечно, только любовь и кротость могут победить, но никак не чванливость!
Интересную особенность встречаем 7/19 июля 1895: «Целый день отпускал катихизаторов, … говорил со священниками. О. Николай Сакурай, священник Хоккайдо, … рассказывая о христианах острова Сикотан, … удивлялся благочестию христиан старых, духу веры, живущему у них; молодые люди, уже нашей заботы и научения (или небрежения) ничего не знают о вере и мало являют благочестия, хотя и болтливы. «Но отчего же старики не преподают вероучения детям?» - спрашиваю. «Старики не могут ясно выражать своих религиозных чувств и познаний» - отвечал о. Николай. Это означает, что и старики начинают забывать то, что молоком матери всосали, будучи в епархии незабвенного Иннокентия». Конечно, всё доброе и хорошее требует ухода и возделывания, сорняк же распространяется сам собой.
Ещё один эпизод, описанный 17/29 марта 1896: «Кеото – это город, бывший столетия под гнётом Сёогунской власти: и Император, и народ привыкли к смиренной, униженной жизни, поэтому народ – трудовой, не знающий и не любящий роскоши; … вообще, женщины стоят на одном уровне с мужчинами, труд равняет их; при этом, так как влияние буддизма многовековое, и во время сёогунства, оно тоже было препятствием, то народ привык и привержен к буддизму. Вообще же, постоянен в своих навыках и привязанностях. Трудно там ныне приобрести христиан, но если они будут приобретены, то будут уж прочные, неизменные христиане; не то что в Оосака, где народ непостоянен – скорей обратится, но и скорей охладеет». Причину святитель видит в непостоянстве людей и в переменчивости жизненных обстоятельств в Оосака. Вывод – традиционализм, воспитанный буддизмом, благоприятен, в итоге, для восприятия истинной православной веры.
Католические и протестантские миссионеры несли в себе дух современного рационализма и индивидуализма и были своего рода обоюдоострым мечом: являясь с религиозным учением, они в то же время подвергали «средневековые» религиозные чувствования японцев рациональной, гуманистической и этической критике. Но на почве традиционализма и религиозного благоговения должны были взойти семена истинной православной веры.
Интересен взгляд архиепископа Николая на историческую перспективу буддизма и православия в Японии. Читаем под 30 сентября/ 12 октября 1895: «Бонза из Исе просится в Катихизаторскую школу; пишет, что слушал Олькота и аглицкого капитана – завзятого буддиста; думал, что – вот воскресает буддизм, обманулся, и ныне сознал, что только христианская вера имеет будущность, поэтому хочет быть проповедником её; оттого и просится в школу».
По примеру христианского университета в Кеото, основанного японцем Ниидзима на американские деньги, обращенного в светское учебное заведение, где наравне с христианством преподавался и буддизм, у святителя Николая возникла мысль о расширении его семинарии, открыв её для язычников. Плюс – удобная проповедь (хотя и без принуждения), минус – язычество нравственно заразно. «Испорченные … успеют привить свои болячки немалому числу здоровых детей.» Вывод: «Ныне пусть в Японии переменится ветер … Авось настанет и такое время, когда язычники станут сами стучаться в нашу дверь … А теперь – идти скромно тем путём, которым, видимо, Господь указывает нам».
Чем же жили современники святителя? Находим под 29 ноября/ 11 декабря 1895: «Весь верхний слой японского общества, с учащими и большими учащимися в том смысле, религиозных книг не читает, ибо почти сплошь отбился от всякой веры. Но философа читать станут и только по прочтении узнают, что философ-то христианский; в процессе же чтения, быть может, что и западёт в душу». Или ещё под 19/31 августа 1897: «Как в Японии все ударились в материализм! Где те времена, когда на служение Церкви шло много людей, и шли хорошие люди? И не старые ли, языческие, руководители Японии – синтоизм, Конфуций, буддизм – давали те времена? А теперь Япония под влиянием новой цивилизации христианской Европы вот, точно свинец, тяготеет долу и долу!..». Религиозный взгляд на окружающий мир, всегда воспитывал в людях ответственность, а свободолюбивый дух Европы нового времени мог только разрушать. Это хорошо понимал святитель Николай и крайне опасался влияния этого духа на своей второй родине.
В чём святитель видел преимущества христианства над буддизмом в реальной жизни людей? Как он воспринимал мудрования человеческого разума в свете истинной веры? Ответом послужат следующие заметки.
За завтраком в посольстве в день тезоименитсва Государя Императора 6/18 декабря 1895 года обер-церемонимейстер Санномия спрашивал о вере. «Санномия…: «Кто больше усерден к вере: мужчины или женщины? У буддистов почти только одни женщины молятся.» «У буддистов нет прочных оснований для веры; не в кого там собственно веровать; оттого буддисты и в упадке. У нас принимают веру прежде всего по разумному убеждению, оттого у нас и мужчин не менее усердных, чем женщин; например, все наши проповедники – усердные верующие, без чего не были бы и проповедниками.» Значит, для христианства в Японии совсем сделалось свободно, коли представитель Императора нисколько не стесняется вести такой разговор».
Или читаем под 17/29 декабря 1895: «Посланник Михаил Александрович Хитрово приезжал с немецким катихизисом буддизма, сочинённым буддистом-немцем; автор прислал книжку Кёберу, профессору философии здешнего Университета; от Кёбера получил её Михаил Александрович и критикует в стихах и прозе. Автор – немец, вставший в ряды поклонников пантеистического буддизма, в то же время инстинктивно не может отрешиться от внесённой с молоком матери веры в Личного Бога, почему и говорит в катихизисе о мироправительной силе, исключающей случай в мире, на что наш Михаил Александрович, полувлюблённый в буддизм, отвечает замечанием на полях: «Дурак»». Находим 22 августа / 3 сентября 1896: «Анезаки… изучает Сравнительное богословие, то есть сравнивает христианство с буддизмом и прочее. Мысль его – из христианства и буддизма создать что-то новое, восполнив одно другим. Я разъяснил ему нелепость сего предприятия, несравнимость ни в каком случае истинность Божией веры с человеческим измышлением».
Интересный разговор приводится под 3/15 января 1897, с протестантами: ««Какие препятствия к распространению христианства в Японии?» «Со стороны японских старых религий больших препятствий нет. Буддизм – мертвец, которого ещё не успели похоронить; но это в наступающем столетии сделают; бороться с ним также не пристало, как бороться с трупом; держится его – кое-где довольно крепко – невежественная полоса народа, который, по мере образования, поймёт, что буддизм в религиозном отношении – сущая пустота, ибо без Бога – какая же религия! Более препятствий со стороны конфуционизма, но тоже не в религиозном отношении, а в нравственном: он слишком надмевает своих приверженцев; конфуционист всегда порядочен, не имеет кажущихся пороков, полирован, и вследствие всего этого совершенно самодоволен: на все другие учения смотрит свысока и не доступен для влияния их; проникнуть христианству в душу конфуциониста также трудно, как воде в твёрдый камень. Синтоизм совсем не религия, а глава древней японской истории; предписывает уважение к предкам, что совсем не противно христианству, ибо и каждый из нас делает поклон на могиле родных. Правительство христианской проповеди не мешает. Самое большое препятствие – косность и индифферентизм достаточных классов; им слишком хорошо на земле, чтобы думать о небе. В это состояние косности они пришли постепенно, перерастая свои старые религии, состоящие из человеческих измышлений, а ныне ещё больше усыпляет их пример иностранных безверов, которых они видят у себя в лице разных наёмных профессоров и за границей во время своих путешествий. Поэтому-то и христианство принимают здесь почти исключительно люди, душа которых глубже затронута и всколыхнута трудами, скорбями и разными невзгодами мира сего. Кто у нас христиане? Наполовину люди интеллигентные, дворяне, но какие? Обедневшие от последних переворотов и трудом добывающие себе насущное пропитание; наполовину – ещё более трудящийся народ – фермеры, ремесленники, небогатые купцы.» … «Что японцам больше всего нравится в христианской проповеди?» «Догматы. Нравственное учение у них и своё хорошо; любовь к ближним например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдёте бедняка, которому в беде не помогли даже такие бедняки, как он. Поэтому-то универсалисты, унитарии и подобные, являющиеся сюда по преимуществу только со своей этикой, никогда не будут иметь здесь успеха. Но о Боге-Творце Вселенной, о Пресвятой Троице, об Искупителе и прочем, что может сообщить людям, как непререкаемую истину, только Божественное Откровение, японец с интересом слушает и с радостью усвояет»».
Личность любого человека несёт в себе образ Божий, она может жить только любовью, этим апогеем межличностного общения. Христос зовёт к себе каждого, буддизм же предлагает человеку только угасание, нирвану. Насколько первое выше второго! Эта мысль ясно звучит у святителя Николая.
Святитель хорошо владел «камбуном» и читал буддийские тексты. Он также иногда беседовал с бонзами в буддийских храмах. Однажды он даже написал, прослушав проповедь в храме буддийской секты Монто-сю (Дзёдо-синсю): «можно забыться и подумать, что слышишь христианского проповедника».
Любовь к ближним руководила архиепископом Николаем во взаимоотношениях со всеми людьми, в том числе и язычниками. Святитель Николай давал христианские книги (напр., Догматику Преосвященного Макария) для чтения язычникам, явно злоумышляющим против православия: «Был молодой бонза Ито, из Кеото, секты Ниси Хонгвандзи; направляется в Россию и Сибирь изучать нашу веру, предварительно будет в Индии и Персии ещё знакомиться с магометанством. Посылает его начальство. Какая цель – не говорил он. Вероятно – в том или другом виде – противодействие христианству».
Путешествуя по различным областям Японии, отец Николай предпочитал религиозные верования гуманистическому настрою высших слоёв общества. Вот что он говорит о Нагано, где находится известный буддийский храм Дзэнкондзи (запись под 17/29 февраля 1882 года): «Место, совсем готовое для проповеди: между прочим и то, что там знаменитый идольский храм, делает народ более готовым к восприятию истинного учения, чем в других местах; всё же так почва ума и сердца приготовлена, хоть думою об идоле».
Конечно, носителями собственно буддизма православие воспринималось как конкурент. Отношение у таких людей (особенно если их не интересовала истина) к христианам было часто неадекватным. Православные никогда не инициировали силовых столкновений, в ответ получали насмешки, так что доходило и до трагедий. Читаем под 7/19 сентября 1898: «Иоанн Оно, катихизатор в Сираканва, пишет, что там буддийский праздник, возят по городу разукрашенные колесницы с идолами и прочее. Христиане отказались участвовать расходами в сем бесновании, за что и платятся: у одного колесницей полдома своротили, другому послали град камней в дом, третьему тоже и чуть не убили спавшего в одной из комнат ребёнка, четвёртого поколотили, пятого тоже и едва не добили до смерти; троих из деятелей последнего акта полиция схватила, и будут их судить; но полиция, по-моему, мирволит. … Письмо его будет напечатано в «Сейкёо-Симпо»». Сила – это последний метод, говорящий о бессилии применяющих его.
Для приведения паствы к Истинному Пастырю святитель искал в культуре и религии Японии всё, что могло послужить этому. 11/23 февраля 1896: «в музее Уено … есть местные буддийские молельные принадлежности 1200-летней давности, столь изящные, что их можно принять за произведения настоящего времени», – уважение к культурной традиции (вслед за апостолом Павлом, выражавшим уважение афинянам в Ареопаге); констатация, что Япония едва ли не впереди всех европейских государств по грамотности народа. Архиепископ Николай даже с сожалением констатирует, что многовековые культурные достижения приходят в забвение в связи с наступлением свободолюбивого европейского духа.
Хотя, конечно, есть и негативные последствия многовековых заблуждений, с трудом изживаемые и у христиан-японцев. Находим подтверждение этому в записи под 11/23 августа 1897: «Японский эгоизм и японское надувательство – двенадцатиглавый змей, без меры средства Церкви пожирающий! Хороши японские христиане! Значит, такова японская почва…».
Однако искренние язычники не остаются без материнского попечения Божественного Промысла. Читаем под 12/24 февраля 1898: «Из деревни Уено, округа Накагоори, недалеко от Мито, пишет язычник: «Отец мой умер: он был вашей веры; как хоронить его по ней? Скорей известите.» … Пишущий упоминает, что и сам желает последовать вере отца. Наш христианин … как же сыну успел внушить ревность к своей вере? Неисповедимы пути промышления Божия о людях».
Живым культурным выражением любого народа является его язык. Это свидетельство многовекового опыта познания окружающего мира и самоопределения. Однако все люди имеют одну природу и, несмотря на различие языков, могут общаться друг с другом. Не следует, к тому же забывать, что Христос Спаситель пришёл для спасения всего человечества, каждого человека в отдельности, следовательно, Его учение не может быть не понятно в любой культурной традиции, поскольку оно имеет сверхъестественное происхождение. Весь вопрос в терминологии. Основой любой миссионерской проповеди должно являться переложение вечных истин на культурную среду и язык местного народа. Одной из главных работ святителя Николая был перевод Священного Писания на японский язык, о чём подробно рассказывают частые упоминания в дневнике. Отметим лишь одну особенность, характеризующую преломление православного вероучения в японской культурной традиции. Это связано с переводом всего одного иероглифа. Читаем под 16/28 апреля 1898: «Утром обычное дело исправления перевода Нового Завета. Дошли до слова «дух», труднейшее из слов во всём Новом Завете, и не знаешь, что делать; употребить ли старое, давно вышедшее из употребления начертание «син», которого не найти ни в каких лексиконах, кроме «коодзикзен», - как советует Исайя Мидзусима; но это значило бы посадить мумию среди живых; сочинить ли новый иероглиф, как тоже советует Мидзусима, если первое не будет принято, но это значило бы посадить самодельную куклу среди живых. Кажется, самое лучшее – употребить тоже «син», но с кружком, который бы обозначал, что разумеется «дух» (син), а не Бог (ками)».
В целом святитель Николай видел много полезного в религиозном наследии японцев, почерпнутом, в основном, из буддизма, для христианского будущего своей паствы. Однако он не ограничивался только теоретическими исследованиями буддийской философии, а, уяснив суть однажды, с ревностью принялся за апостольские труды. Ведь его целью не являлась научная работа по сравнительному богословию, но спасение людей для вечной жизни со Христом. Основной вывод понятен – дальневосточная традиция, формировавшаяся веками под действием буддизма, конфуцианства, даосизма и др., долгое время исполняла роль няньки, готовившей японцев к принятию Истины. Вот что он пишет в своей статье «Япония и Россия», опубликованной в журнале «Древняя и новая Россия» в 1879 году: «Буддизм – самая глубокая из языческих религий, и конфуционизм – высшая из языческих нравственных философий. Многими прекрасными нравственными качествами, конечно, японцы обязаны этим двум своим педагогам … Не умерло и национальное учение – синтоизм: оно нейтрализовало почву для самостоятельных умов Японии, которые, без злобы и зависти видя разлив по стране иностранных учений, нашли возможным отстоять против них и свои убеждения, показав через то, что иностранные учения не безусловно хороши и не вполне удовлетворяют японскому духу. В самом деле, Синту именно оказал великую услугу Японии тем, что он не дал слиться буддизму и конфуцианству с японским духом». Самую большую опасность для культуры своей паствы, как это было видно по дневниковым записям, святитель видел в вольнодумстве, секуляризме и религиозном индифферентизме, заползающих на Дальний Восток из «просвещённой» Европы. Время показало, что чадолюбивый отец не ошибся – дальневосточные традиции сохраняются сейчас только ценой страшной самоизоляции и обречены на разрушение, если до них дотрагивается прочий мир. Сам по себе дальневосточный традиционализм не обладает иммунитетом при соприкосновении с европейским духом Французской революции.
Святитель Николай видел выход для Дальнего Востока (и для Японии в частности) только в Православии, которое не только помогло бы сохранить характерный традиционализм, но и указать прямую дорогу к Тому, Кого искали народы Дальнего Востока с незапамятных времён. Ведь много наносного и поверхностного, что есть в каждой традиции, не смогло уничтожить главные стремления культуры Дальнего Востока – непоколебимая вера в существование Единого Бога Творца Шан-ди, почтение к своим предкам и постоянно прорывающаяся тоска по золотому веку, потерянному из-за грехопадения первых людей раю. Апостол Японии видел, что эти основополагающие для культуры и цивилизации ценности легко могут быть утеряны при соприкосновении с духом материализма, вседозволенности и эгоизма. Он понимал, что православие может с одной стороны защитить самобытность дальневосточной культуры – ведь оно доказало миру своей историей, что может сохранять самоидентификацию не просто при соприкосновении с миром, но и во враждебном окружении, в условиях гонений, расцветая при этом с новой силой, а с другой – открыть величайшую тайну спасения человеческого рода. Оказывается Бог не забыл Своих детей, Он не удалился от дел этого мира, но Сам вышел навстречу заблудшим, воплотился, пострадал за них, воскрес и вернул потерянный рай, разрушив преграду, над которой есть власть только у Него – смерть. «Но пора уже Японии узнать своего Отца Небесного» и Его дела.
© Хабаровская духовная семинария Ваши замечания и предложения по сайту "Православие на Дальнем Востоке" присылайте вебмастеру